— Что вы хотите этим сказать, черт побери? — вопросил он.

— Только одно: у этого заезжего хлыща Кенигсмарка и Софи чересчур уж близкие отношения.

— Софи? — густые брови курфюрста взлетели чуть ли не к челке тяжелого пышного парика, изрезанная морщинами злая физиономия сложилась в презрительную гримасу. — Эта бледная простушка? Ба! Какая чушь! — Добродетельность принцессы всегда лишь усугубляла пренебрежение Георга.

— Такие вот простушки могут быть весьма коварны, — отвечала графиня, наученная собственным житейским опытом. — Выслушайте меня.

И она поведала ему обо всем, что видела днем, не преминув расцветить свой рассказ всевозможными подробностями.

Злоба еще больше исказила физиономию курфюрста. Он всегда недолюбливал Софи, а после ее недавнего побега в Зель стал относиться к ней и того хуже. Распутник по натуре, отец такого же распутника, он разумеется, считал неверность невестки непростительным грехом.

Он тяжело поднялся с глубокого кресла и резко спросил:

— Как далеко у них зашло?

Благоразумие предостерегло графиню от высказываний, правдивость которых могла не подтвердиться впоследствии. К тому же, она чувствовала, что в спешке нет никакой необходимости. Немного кропотливой, терпеливой слежки, и она добудет улики против этой парочки. Довольно и того, что она уже сказала. Графиня пообещала курфюрсту лично блюсти интересы его сына, и вновь он не увидел ничего забавного в том, что заботы о чести отпрыска приняла на себя его, курфюрста, любовница.

Графиня рьяно взялась за эту близкую ее сердцу работу, хотя доброе имя Георга интересовало ее меньше всего. Ей хотелось обесчестить Софи и погубить Кенигсмарка. Она усердно занялась слежкой сама, да и другим поручила шпионить и доносить. Почти каждый день графиня приносила курфюрсту сплетни о тайных свиданиях, рукопожатиях, шушуканьях попавшей под подозрение парочки. Курфюрст был вне себя от злости и рвался в бой, но коварная графиня продолжала сдерживать его раж. Улик пока не хватало. Стоит обвинениям не подтвердиться, и возможность примерно покарать подозреваемых будет упущена, а обвинители сами окажутся под ударом, особенно если на защиту дочери станет ее отец, герцог Зельский. Поэтому следовало выждать еще немного, пока не появятся несомненные доказательства любовной связи.

И вот настал день, когда графиня поспешила к курфюрсту с вестью о том, что Кенигсмарк и принцесса уединились в садовом павильоне. Надо поторопиться, тогда он увидит все своими глазами и сможет действовать. Графиня упивалась предвкушением триумфа. Даже будь эта встреча совершенно невинной (а графиня, будучи тем, чем она была, и повидав всякого, не могла себе этого представить), назначить ее, даже с точки зрения снисходительного наблюдателя, было непростительной неосмотрительностью со стороны принцессы. Впрочем, на снисходительность наблюдателей Софи рассчитывать не приходилось.

Красный от возбуждения, курфюрст опрометью бросился к павильону в сопровождении госпожи фон Платтен. Но несмотря на усердие своей осведомительницы он опоздал. Софи побывала в павильоне, но ее беседа с Кенигсмарком была очень короткой. Принцессе надо было сообщить графу, что она все обдумала. Она намеревалась искать убежища при дворе своего кузена, герцога Вольфенбюттельского, который наверняка в память о том, что связывало их в прошлом, не откажет ей в приюте и защите. От Кенигсмарка требовалось, чтобы он сопровождал ее ко двору кузена.

Кенигсмарк был готов отправиться немедленно. С Ганновером он расставался без сожаления. А в Вольфенбюттеле его растущая романтическая страсть к Софи, быть может, и найдет какое-то выражение — после того, как он верно послужит ей. Пусть она отдаст необходимые распоряжения и сообщит ему, когда будет готова отправиться в путь. Но надо быть поосторожнее: за ними шпионят. Чрезмерное рвение госпожи фон Платтен в какой-то мере вышло ей же боком. Ощущение постоянной слежки вынудило друзей назначить эту рискованную встречу в уединенном павильоне, но это же ощущение побудило графа задержаться там после ухода Софи. Их не должны были видеть выходящими вместе.

Молодой человек в одиночестве сидел перед окном, подперев голову руками, и его красиво очерченные уста чуть улыбались, а глаза мечтательно смотрели вдаль. И тут вдруг в беседку вломился Эрнест Август, сопровождаемый замешкавшейся на пороге графиней фон Платтен. Злость и быстрым бег сделали лицо курфюрста багровым, как при апоплексическом ударе; он пыхтел и задыхался от ярости. Курфюрст обшарил своими выпученными глазами всю беседку и, наконец, вперил разгневанный взор в Кенигсмарка, который при этом выказал некоторые признаки растерянности.

— Где принцесса? — выпалил Эрнест.

Граф заметил маячившую за спиной курфюрста госпожу фон Платтен и нутром почуял опасность, но напустил на себя простодушно-удивленный вид.

— Ваше Высочество ищет ее? Может быть, я сумею помочь вам в этом?

Эрнест Август на миг смешался, потом зыркнул через плечо на графиню.

— Мне сказали, что Ее Высочество здесь, — заявил он.

— Очевидно, вас ввели в заблуждение, — невозмутимо отвечал Кенигсмарк.

И он жестом пригласил курфюрста самолично убедиться в этом.