— Я подумала… — начала она, но остановилась. — Нет. Разве у тебя нет своего мнения? Ведь он твой сын.

— Не больше, чем твой. Следовательно, я желаю всего, чего желаешь ты.

— Это так мило с твоей стороны. — Она поймала его руку и сжала в своей.

— Я подумала… — Миртль снова не договорила и посмотрела на него с робостью. — Если тебе не понравится, Гарри, ты скажи, и мы больше не будем об этом, ладно? Но, знаешь, мне кажется, что если бы я назвала его Эндрю, это послужило бы моему отцу доказательством того, что, несмотря на все, что произошло, я все-таки чувствую себя перед ним в долгу. — Она опять неуверенно взглянула на мужа. — Боюсь, ты думаешь по-другому…

— Ну, как я могу? — Ее готовность подчиниться любому его решению сломила бы всякое сопротивление, но он о нем и не помышлял. Он все понимал и сочувствовал ей. Сейчас он, наверное, уступил бы, даже если бы она просила назвать сына Робертом.

Поэтому он легко подавил свои сожаления по поводу нарушенной традиции и радовался, что может дать Миртль это новое доказательство своей любви.

Обряд крещения был совершен в ближайшее воскресенье в соборе святого Михаила; мальчика окрестили Эндрю. В крестные отцы Гарри пригласил мятежного полковника Молтри, а в крестные матери — по выбору Миртль — лоялистку Полли Раупелл.

В снизошедших на них добром мире и согласии Гарри и его жена пребывали до того дня в начале июня, когда капитан Лэтимер, находившийся дома в отпуске, получил приказ срочно вернуться к своим обязанностям в более или менее завершенный форт на острове Салливэн. За островом Дьюи появилась британская эскадра, и стало ясно, что вскоре, наконец, начнутся бои, к которым провинциальные силы тщательно готовились последние недели.

Когда Гарри сообщил новость Миртль, ее внезапно охватил страх — и за мужа, и за малыша, который мог так скоро и неожиданно лишиться отца.

— О, Гарри! Зачем, зачем ты только ввязался в эту гадкую свару?

Лэтимер был поражен: такой реакции он не ожидал. Он знал Миртль с детства, знал ее отзывчивое сердце; Миртль не может быть законченной эгоисткой, способной при расставании причинить дополнительную боль близкому человеку, и, тем более, желать, чтобы муж пренебрег своим долгом ради семьи.

Такою он ее себе представлял, и такою она была. Но Лэтимеру трудно было уразуметь, что это — неприятие ею характера самого долга. Если бы Гарри уезжал сражаться за близкие ей идеалы, она скрыла бы свое горе, она благословила бы его и молилась за него до возвращения. Но он уходил, чтобы сражаться на стороне противника, и она не смогла сдержать упреков и причитаний.

— Дорогая, — сказал он мягко, — это мой святой долг.

— Долг! — Взгляд Миртль стал злым и капризным. — Неужели ради этого, спасая твою жизнь, я выходила за тебя замуж? Чтобы ты погиб в неправедном бою?

Лэтимер побледнел и произнес с расстановкой:

— Вот, значит, почему ты за меня вышла.

Она отвернулась к окну, не отвечая. Он принял ее молчание за согласие; губы его дрогнули, с них готовы были сорваться слова обвинения и даже угрозы. Но Гарри их так и не высказал. Нет, он не хотел, чтобы она впоследствии мучалась раскаянием. И без того он принес ей громадное горе — давно следовало это понять. Как же он был слеп, не видя ее жертвы и напоминая об этой жертве только из желания уязвить.

Гарри подошел ближе, но Миртль стояла, отвернувшись. Он взял ее безвольно опущенную руку и поднес к губам.

— Прощай, Миртль, — вымолвил он тихо.

Миртль продолжала смотреть куда-то вдаль. В горле у нее стоял комок, и она не хотела, чтобы Гарри заметил слезы, застилавшие ей глаза.

Он подошел к двери, но на пороге остановился.

— Дела я оставил в порядке, — спокойно сказал он. — Если со мною что-нибудь случится, все мое имущество станет твоим. Твоим и Эндрю.

— Гарри! — в отчаянье закричала Миртль. Она бросилась ему на грудь и прижалась мокрой щекой к его лицу. — Гарри, мой дорогой, любимый! Прости меня. Я люблю тебя, Гарри, мне так страшно, что я могу тебя потерять. Все это от страха за тебя — за тебя и за мальчика. Почему ты не ударил меня, Гарри? Я это заслужила.

Итак, она дошла до раскаяния и самоуничижения — это было что-то новое, но действия не возымело: Лэтимер уже не верил в ее искренность. Повторяется то, что уже произошло однажды, когда ему угрожал арест. Тогда ею двигали жалость и опасение за его судьбу — она только что откровенно в этом призналась. Те же самые чувства владеют ею и сейчас. Но его уже не обмануть, даже если ей удастся обмануть себя.

Гарри стал нежен и внимателен. Чтобы успокоить Миртль, он сделал вид, что поверил ей, но голос его отдавал фальшью, и Миртль уловила ее с обостренной чуткостью.

На этом они расстались…

Верховная власть Генеральной ассамблеи, заменившей к тому времени прежний Провинциальный конгресс, сосредоточивалась в руках законодательных органов и исполнительного Тайного совета. Президентом, наделенным всеми полномочиями губернатора, был избран Джон Ратледж.

Невзирая на вспышки антипатии к Ратледжу, которую Лэтимер считал взаимной, и застарелую обиду, вызванную жесткой и нелицеприятной критикой его поведения в деле Фезерстона, Гарри не мог не восхищаться проницательностью, энергией и силой духа президента, с которою тот взялся за работу по установлению и поддержанию порядка, набору войск и возведению городских укреплений.