Он пришел к скамье в парке чуть раньше шести, взволнованный и счастливый, думая о том, что теперь у него есть кому рассказать о своих злоключениях, причем такой девушке, как Алехандра, – все равно как если бы нищий вдруг получил богатство Моргана.

Как мальчишка, побежал он ей навстречу, рассказал про типографию.

– Ты мне говорила о каком-то Молинари, – сказал Мартин. – Кажется, говорила, что у него большое издательство.

Алехандра взглянула на юношу, удивленно приподняв брови.

– Молинари? Я тебе говорила о Молинари?

– Говорила, здесь же, когда застала меня спящим, – помнишь? Ты сказала: я уверена, что ты работаешь не у Молинари, – помнишь?

– Возможно.

– Это твой друг?

Алехандра посмотрела на него с иронической улыбкой.

– Я тебе говорила, что он мой друг?

Но Мартин в эту минуту был слишком полон надежд, чтобы вникнуть в потаенный смысл ее слов.

– Как ты считаешь, – спросил он, – этот Молинари мог бы мне дать работу?

Она оглядела его, как врачи оглядывают новобранцев, явившихся на призывной пункт.

– Я умею печатать на машинке, писать деловые письма, править корректуру…

– Мечтаешь стать победителем, да?

Мартин покраснел.

– Да имеешь ли ты представление о том, что значит работать в большом учреждении? Отмечаться по часам и тому подобное?

Мартин, понурясь, достал из кармана перочинный ножик, открыл маленькое лезвие, потом опять сложил.

– У меня нет особых требований. Если я не смогу работать в конторе, я готов пойти в цех или чернорабочим.

Алехандра смотрела на его поношенный костюм и рваные туфли.

Когда Мартин наконец решился поднять глаза, он увидел, что лицо ее очень серьезно, брови нахмурены.

– Что, это очень трудно?

Она отрицательно покачала головой, потом сказала:

– Ладно, не беспокойся, найдем какой-нибудь выход. – И поднялась. – Пойдем походим, у меня ужасно болит желудок.

– Желудок?

– Да, часто болит. Наверно, язва.

Они пошли в бар на углу улиц Брасиль и Балькарсе. Алехандра у стойки попросила стакан воды, достала из сумки пузырек и накапала несколько капель.

– Что это?

– Лауданум.

Они снова вернулись в парк.

– Сходим ненадолго к Дарсене, – предложила Алехандра.

Пройдя по Альмиранте-Браун, они спустились по Арсобиспо-Эспиноса и по Педро-де-Мендоса дошли до места, где стоял под погрузкой шведский пароход.

Алехандра села на один из больших ящиков с надписью «Швеция» и стала смотреть на реку, Мартин уселся на ящик пониже, словно чувствуя себя вассалом этой принцессы. Оба смотрели на широкую реку цвета львиной гривы.

– Теперь ты понял, что у нас с тобой много общего? – спросила она.

А Мартин думал: «Неужели это возможно?», и, хотя был убежден, что им обоим нравится смотреть на речную даль, ему казалось, что это такая мелочь сравнительно с другими важными вещами, разделявшими их, мелочь, которую никто не примет всерьез, и прежде всего сама Алехандра, недаром она сказала эту фразу, улыбаясь – вроде того как важные особы иногда совершенно демократично, со снисходительной улыбкой фотографируются на улице рядом с рабочим или какой-нибудь нянюшкой. Хотя возможно, эта фраза была ключом к некой истине, и тот факт, что им обоим нравится смотреть на речные дали, таит в себе формулу единения, символизирующую нечто гораздо более существенное. Как узнать, о чем она на самом деле размышляет? И он смотрел на нее снизу вверх, как смотрят с тревогой на любимого канатоходца, когда он под куполом цирка и никто не может ему помочь. Смотрел на нее, загадочную, волнующую, смотрел, как бриз треплет ее темные прямые волосы и обрисовывает маленькие, острые, далеко расставленные груди. Она курила, думала о чем-то. От речной глади, по которой гуляли ветры, исходила тихая печаль, словно ветры эти здесь обретали успокоение и гасли в густом тумане.

– Как хорошо было бы уехать далеко, – вдруг сказала она. – Я с радостью уехала бы из этого гнусного города. Мартина покоробило, что она говорит только о себе.

– Ты уехала бы? – спросил он хрипло. Не глядя на него, погруженная в свои мысли, она ответила:

– Да, уехала бы с радостью. Куда-нибудь подальше, в такое место, где бы не было никого знакомых. На какой-нибудь остров, такие острова, наверно, еще где-то остались.

Мартин, опустив голову, принялся перочинным ножиком царапать ящик, уставившись на надпись «This side up» [36] . Алехандра, повернув к нему лицо, понаблюдала за ним, потом спросила, что с, ним, на что Мартин, продолжая царапать ящик и глядя на «This side up», ответил, что ничего с ним такого не происходит, однако Алехандра все смотрела на него и о чем-то размышляла. И довольно долго оба они молчали, а тем временем спускались сумерки, мол затихал: подъемные краны прекратили работу, крановщики и грузчики расходились по домам или по барам в Боке.

– Пошли в «Москова», – сказала Алехандра.

– В «Москова»?

– Да, на улице Индепенденсия.

– Но там не слишком дорого? Алехандра расхохоталась.

– Да что ты, это же бистро. Вдобавок Ваня – мой Друг.

Дверь была заперта.

– Никого нет, – сказал Мартин.

– Помолчи, – коротко бросила Алехандра, продолжая стучать.

Через некоторое время им отворил мужчина в сорочке без пиджака; у него были светлые прямые волосы, добродушное интеллигентное, грустно улыбающееся лицо. Одна щека подергивалась в тике.