Уже через пару секунд я понял, что лежу на нижней полке в купе поезда, а то, что я принял за крышку гроба, было всего лишь верхней полкой. Я с облегчением выдохнул, но тут же вспомнил, что с поездом что-то случилось… Крушение? Авария?

Я подскочил и завертел головой. На нижней полке напротив меня лежал, вытянув поверх одеяла тонкие руки, мальчик. Павлик, сразу вспомнил я и поежился. Однако маленький аутист, едва слышно посапывая, спал. Снизу мне было не разглядеть, лежит ли кто на полке над ним, но оттуда свисал край простыни и виднелся кусочек одеяла, так что, скорее всего, мама Павлика тоже спала.

Вагон плавно дернулся и медленно покатился, с нарастающей частотой принявшись отсчитывать стыки. Я отодвинул занавеску и выглянул в окно. Мимо проплывали освещенные редкими фонарями угрюмые, заснеженные строения — что-то определенно нежилое, пристанционное. Задернув занавеску, я снова забрался под одеяло и опустил голову на подушку.

Итак, все хорошо, никакой аварии не было. Но почему же тогда я не помню, как ложился спать? Сознание услужливо предоставило мне последнее воспоминание: я выскакиваю в коридор, чтобы отправиться к проводнице, затем — толчок, темнота, чувство падения… Так что это было? Я просто потерял сознание, вырубился? Ничего себе заявочки! И кто меня водрузил на полку? Мама этого чокнутого Павлика? Проводница? А почему не позвали врача? Вдруг у меня инфаркт или еще что-нибудь в этом роде?! Я внимательно «прислушался» к своему организму. Насколько я понял, все с ним было в порядке, нигде ничего не болело, сердце, хоть и билось сильнее обычного, работало вполне безболезненно и останавливаться пока, вроде бы, не собиралось.

Я повернул голову и вновь посмотрел на спящего мальчика. Аутист… А что я знаю об аутистах? Да ничего, если не считать роли, сыгранной Дастином Хоффманом в «Человеке дождя»; впрочем, я уже плохо помнил подробности этого фильма. В памяти брезжило лишь, что люди, пораженные этим недугом, очень любят строгий порядок во всем и могут иметь весьма выдающиеся способности в некоторых областях, зато плохо приспособлены к жизни в социальном плане. Как там сказала его мама? «Есть некоторые вещи…» Ну да, например, отвращение к коричневому цвету. Интересно, а «выдающиеся способности» у Павлика есть? Мой взгляд упал на столик, где лежал блокнот мальчика. Помедлив пару мгновений, я все-таки протянул руку и взял его, пообещав себе, что если там окажется что-то вроде дневника, то сразу же его закрою и верну на место. Но на первой странице блокнота оказались лишь цифры, выведенные настолько четко и ровно, что поначалу показались отпечатанными типографским способом. «3,14159265358979323…» — и так далее, в пару десятков строк до самого конца листа. Лично я в числе Пи помнил лишь семь цифр после запятой, поэтому не мог утверждать, что Павлик все записал правильно. Но почему-то я был почти уверен в том, что он не ошибся. Я перевернул страницу, ожидая, что последовательность цифр продолжится и там. Однако увидел все то же: «3,141592…» Это же было и на третьей странице, и на четвертой, и на пятой… Наверное, маленький аутист, видя перед собой чистый лист бумаги, ассоциировал его с началом, а не с продолжением, но его совершенно не волновало, что это начало окажется лишь повторением уже пройденного, а не чем-то новым.

Я положил блокнот на стол и откинулся на подушку. Интересно, а что сейчас пытаюсь сделать я? Начать новую страницу своей жизни? А не окажется ли она лишь бездарным повтором того, что я не раз уже пытался переписать заново? Хотя нет, сейчас ни о какой новой странице нечего было и думать — там, куда я ехал, ее ни за что не начать. И повторить уже прожитое там я бы тем более не смог, ведь Тамара мертва… Так зачем же я еду? Чтобы разбередить себе душу, вернувшись туда, где был когда-то счастлив? Такого счастья я не сумел потом испытать ни разу за все последние двадцать лет… Но и большего горя, чем тогда, мне не довелось с тех пор пережить. Все, что было после того, оказалось бесцветным, серым, пустым и ненужным — всего лишь один никчемный миг, растянутый на два десятилетия.

Говорят, нельзя возвращаться туда, где был когда-то по-настоящему счастлив. А есть ли какой-нибудь смысл ехать туда, где испытал самую сильную в своей жизни боль?.. Умом я понимал, что делаю очередную глупость, но, после того как в новогоднюю ночь мне приснилась Тамара и позвала к себе, я больше ни о чем думать не мог. Весь день первого января так и провалялся в постели, надеясь снова заснуть и увидеть ее еще раз. А вечером меня вдруг словно что-то подбросило, и, вместо того чтобы поехать, как собирался, к Вовке в Смоленск, я отправился туда, на Север, где меня никто не мог ждать… Впрочем, вряд ли меня сильно ждал и Вовка — поступив в университет, сын отдалился, и наше с ним общение свелось к «обязательным», ничего не значащим звонкам на дни рождения и Новый год. Не думаю, что в этом была виновата моя бывшая жена — напротив, это именно она предложила мне приехать и провести каникулы с сыном, — скорее всего, тут сыграла роль та самая пустота внутри меня, которая, разрастаясь, отталкивала даже самые близкие мне души.

Следующие сутки я почти не запомнил — все время спал или просто лежал, отвернувшись к стенке. Павлик меня больше не беспокоил, а когда я поднимался, чтобы перекусить или сходить в туалет, он по-прежнему настойчиво выводил в блокноте значение числа Пи, не задумываясь о том, что достичь конечного результата ему не дано, как в силу бесконечности самого этого числа, так и по причине конечности блокнотной страницы.

Когда я вышел на нужной станции, было темно. Впрочем, в это время года на Крайнем Севере темно почти круглые сутки. А ведь я успел уже забыть о полярной ночи и, зная, что поезд прибывает в пять вечера, поначалу растерялся, решив, что мои часы остановились, и я проехал свою остановку.

Кроме темноты, разбавленной жиденьким светом окон одноэтажного здания вокзала, меня встретил холод. Я сразу пожалел, что, опасаясь истерики Павлика, не надел шерстяной коричневый джемпер, он бы сейчас оказался нелишним. Поэтому я остановился, раздумывая, зайти ли мне сперва на вокзал, чтобы все-таки утеплиться, или же сразу направиться к автобусным кассам, которые, как я помнил, находились напротив вокзала, за водонапорной башней.

Я как раз смотрел в сторону этих касс, где, не предвещая ничего хорошего, не светилось ни одного огонька, когда меня окликнули сиплым, простуженным голосом:

— Эй!.. Тебе в город? Автобуса сегодня не будет. Садись, довезу!

Я повернул голову и увидел шагах в пяти от себя, сразу за вокзальной оградой, что-то типа микроавтобуса неопределенного в темноте цвета. Не торгуясь, я забрался в теплый салон и, вытянув ноги, откинулся в скрипучем продавленном кресле.

До города было около тридцати километров, но «бомбила» довез меня, как мне показалось, минут за пять — вероятно, большую часть пути я незаметно для себя проспал.

Город показался мне совсем маленьким — меньше, чем я помнил его по дням своей молодости. А может, раньше просто не экономили на освещении.