— Практически, — повторил я, но мой голос прозвучал глухо даже для меня самого.

Не обращая на меня внимания, Холлус и не думал останавливаться:

— Но уникальные свойства воды не заканчиваются её термическими свойствами. Из всех других веществ только у жидкого селена коэффициент поверхностного натяжения выше, чем у воды. А именно из-за высокого поверхностного натяжения вода глубоко проникает в трещины камней. А так как она расширяется при охлаждении, ей удаётся невероятное — она разбивает камни. Будь у воды коэффициент поверхностного натяжения поменьше, почва не могла бы образовываться. Более того: будь вязкость воды выше, не развились бы системы кровообращения. Наша плазма крови, как и у вас, по составу почти та же морская вода, но на свете нет таких биохимических процессов, которые могут на значимое время заставить сердце качать что-нибудь заметно более вязкое.

Инопланетянин помолчал, а потом добавил:

— Я мог бы говорить часами о потрясающе точных, выверенных параметрах Вселенной, которые делают жизнь возможной, но правда очень проста: окажись любой из них — из всей длинной-предлинной цепочки — другим, во Вселенной не было бы жизни. Либо мы появились в результате чудовищно маловероятного совпадения… выигрывать в вашу лотерею подряд каждую неделю в течение столетия куда вероятнее!.. — либо Вселенная и её внутренняя структура были намеренно и очень тщательно сконструированы для того, чтобы в ней могла развиться жизнь.

Грудь пронзила острая боль; я её проигнорировал.

— И всё же это лишь косвенное свидетельство существования Бога, — сказал я.

— Знаешь что? — сказал Холлус. — Ты в меньшинстве даже среди представителей своего вида. Помнится, по Си-Эн-Эн я как-то видел данные о том, что на Земле 220 млн. атеистов из шести миллиардов населения. То есть всего-то три процента.

— Решение о том, что истина, а что нет, не решается демократическими процедурами, — парировал я. — Большинство людей не склонны мыслить критически.

Мне показалось, что Холлус мною разочарован.

— Но ты– то образованный, критически мыслящий человек. Тебе привели доводы в пользу того, что Бог должен существовать — или, как минимум, существовал в прошлом. Математически это настолько близко к ста процентам, что ближе просто некуда. И всё же ты продолжаешь отрицать его существование.

Боль становилась всё сильнее. Но она скоро утихнет, я был в этом уверен.

— Да, — ответил я. — Я отрицаю существование Бога.

— Здравствуйте, Томас, — сказал доктор Ногучи в тот судьбоносный октябрьский день, когда я пришёл к нему узнать результаты анализов. Он всегда называл меня Томасом, но не Томом. Мы были знакомы достаточно давно, и переход на сокращённые имена был бы вполне уместен — но он предпочитал сохранять нотки официальности, лёгкий намёк на дистанцию: «я — доктор, ты — пациент». — Пожалуйста, садитесь.

Я сел.

Он не стал ходить вокруг да около:

— Томас, у вас рак лёгких.

Мой пульс участился, челюсть упала.

— Прошу прощения? — сказал я.

В моей голове разом пронеслись миллионы мыслей. Должно быть, он ошибся; это наверняка чья-то чужая папка; что я скажу Сюзан? Во рту разом пересохло.

— Вы уверены?

— Образцы мокроты не оставляют сомнений, — ответил он. — Это рак, совершенно точно.

— Он… операбелен? — наконец вымолвил я.

— Это нам только предстоит определить. Если нет, мы попытаемся вылечить его радио- или химиотерапией.

Я моментально притронулся рукой к голове, пригладил волосы:

— Но это… оно сработает?

— Терапия может быть весьма эффективной, — ободряюще улыбнувшись, ответил Ногучи.

Это сводилось к «может быть» — ответу, которого я ни в коем случае не хотел услышать. Мне нужна была определённость.

— А что насчёт пересадки?

Голос Ногучи был мягким:

— Ежегодно появляется не так много лёгких. Доноров слишком мало.

— Я мог бы съездить в Штаты, — нерешительно сказал я.

Об этом всё время трубили на страницах «Торонто Стар», в особенности после того, как начались бюджетные сокращения Харриса: канадцы уезжают в Штаты на лечение.

— Это ничего не даст. Лёгких везде не хватает. И в любом случае трансплантация может не сработать: мы должны понять, насколько разросся рак.

Я хотел было спросить «я умру?», но вопрос казался слишком большим, излишне прямым.

— Будьте оптимистом, — продолжил Ногучи. — Вы же работаете в музее, так?