Она повернулась к нам и добавила:

— Простите, если он вам помешал.

— «Нис» «коль» «ко», — ответил Холлус.

Снова зазвучал голос администратора:

— Дамы и господа, музей закрыт. Убедительно просим всех посетителей немедленно пройти к главному выходу…

Женщина потащила Эдди за собой. Всю дорогу через галерею Динозавров мальчик, не отрываясь, смотрел на нас через плечо.

Холлус повернулся ко мне и сказал:

— Этот ребёнок выглядит иначе, чем остальные дети. Мне такие не попадались.

— У него синдром Дауна, — объяснил я. — Он замедляет умственное и физическое развитие.

— Что является причиной?

— Наличие дополнительной двадцать первой хромосомы. Все хромосомы должны идти парами, но иногда вклинивается третья.

Холлус шевельнул стебельками глаз:

— У нас имеется сходное заболевание, хотя его почти всегда диагностируют заранее, ещё при беременности. В нашем случае пара хромосом формируется без теломеров на концах; две нити на этом конце соединяются, и хромосома получается вдвое длиннее обычного. Результат — полная потеря языковой способности, сложности в пространственном восприятии и ранняя смерть.

Он помолчал и добавил:

— Всё же упорство жизни поражает. Удивительно, что настолько мощный фактор, как целая дополнительная хромосома или соединение двух хромосом в одну не мешает организму функционировать.

Холлус посмотрел вслед мальчику, которого уже не было видно.

— Этот ребёнок, — спросил он, — его жизнь тоже будет короткой?

— По всей видимости, да. У синдрома Дауна есть такое свойство.

— Печально, — сказал Холлус.

Некоторое время мы простояли в молчании. У стены зала имелся небольшой альков, в котором проигрывалась древняя презентация о том, как образуются окаменелые останки динозавров и как их извлекают из земли. Естественно, эту звуковую дорожку я слышал миллион раз. В конце концов она подошла к концу, и, поскольку после этого никто не нажал на большую красную кнопку, Холлус и я сейчас оказались в полной тишине, в компании одних скелетов.

— Холлус, — наконец произнёс я.

Форхильнорец вновь обратил внимание на меня:

— Что?

— Сколько… На сколько вы ещё планируете здесь задержаться? То есть, я хочу сказать — в течение какого времени тебе будет нужна моя помощь?

— О, прошу прощения, — ответил Холлус. — Я веду себя бесцеремонно. Если отнимаю у тебя слишком много времени, просто скажи — и я уйду.

— Нет, нет, нет! Я имел в виду вовсе не это. Поверь, наша работа меня безумно радует! Просто… — сказал я и запнулся.

— Что? — спросил инопланетянин.

— Я должен тебе кое в чём признаться, — наконец, выдавил я.

— Слушаю.

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Говорю тебе это, потому что у тебя есть право знать, — сказал я и опять умолк, не зная, какими словами продолжить разговор. — Знаю, когда ты появился в музее, ты просто спросил какого-нибудь палеонтолога — любого. Ты не спрашивал конкретно меня. Ты мог направиться в любой из музеев — в музей имени Фила Кюри в Тирреле, или в музей имени Майка Бретт-Сурмана в Смитсоновском институте. Они бы отдали всё, лишь бы ты очутился у них на пороге.

Я вновь умолк. Холлус терпеливо смотрел на меня.

— Прошу прощения. Должен был сказать тебе раньше, — сказал я. Глубоко вдохнул и задержал дыхание как можно дольше. — Холлус, я умираю.

Инопланетянин повторил это слово, словно при изучении английского он каким-то образом его упустил:

— Умираешь?

— У меня неизлечимый рак. Мне осталось жить несколько месяцев.

Холлус немного помолчал. Затем из левой речевой щели у него вырвался звук «Я…», но больше ничего. В конце концов, он всё же заговорил:

— Допустимо ли в таких обстоятельствах выражать сожаление?

Я кивнул.

— «Мне» «очень» «жаль», — сказал он. И через несколько секунд добавил: — Моя мать умерла от рака; это ужасная болезнь.

Определённо, с этим не поспоришь.

— Знаю, тебе предстоит ещё много узнать, — сказал я. — Если ты предпочтёшь работать с кем-то другим, я тебя пойму.

— Нет, — сказал Холлус. — Нет. Мы одна команда.

У меня сжалось в груди.