Голова моя забинтована не просто так. Должно быть, я выгляжу просто жутко, лицо мое чудовищно изувечено, раз все три женщины не испытывают ко мне ни малейшей жалости.

— Кто-нибудь, покормите его, — теряет терпение доктор, — так или иначе, а сделать это придется.

— От меня он помощи не дождется, — заявляет здоровяк. — Есть же предел всему!

Черноволосая девушка начинает подбираться ко мне через помещение. Взгляды всех остальных устремлены на нее.

— Ты собираешься? — удивляется крепыш, тряхнув головой.

Она движется медленно, будто ей больно ступать. Несомненно, она тоже пострадала во время боя: лицо ее покрыто застарелыми, рассасывающимися синяками. Опустившись рядом со мной на колени, она направляет мою левую руку, помогая мне поесть, и дает воды. Правая половина моего тела не парализована, но почему-то не слушается меня.

Когда доктор снова подходит, я интересуюсь:

— А мой глаз? Он будет видеть?

Доктор поспешно отталкивает мои пальцы от повязки.

— В настоящее время вам придется обходиться одним левым глазом. Вы подверглись операции на головном мозге. Позвольте предупредить, если вы снимете повязку сейчас, последствия могут оказаться крайне пагубными.

По-моему, он говорит о повязке на глазу как-то уклончиво. Почему?

— Ты больше ничего не вспомнил? — спрашивает у меня черноволосая.

— Вспомнил. Перед падением Эцога говорили... Иоганн Карлсен возглавил флот. Оборонять Солнце.

Все уставились на меня, уцепившись за мои слова. Но они же должны лучше знать, что произошло.

— Карлсен выиграл сражение? — с мольбой спрашиваю я. Потом осознаю, что мы все еще пленники. И плачу.

— Новых пленных сюда не доставляли, — сообщает доктор, внимательно наблюдая за мной. — Думаю, Карлсен побил берсеркеров. По-моему, этот самый берсеркер сейчас удирает от человеческого флота. Что вы чувствуете по этому поводу?

— Что? — Неужто вместе с грамотностью меня оставила способность понимать слова? — Радость.

Все чуточку расслабляются.

— Когда нас швыряло туда-сюда во время сражения, вы раскроили себе череп, — сообщает старик. — Вам еще повезло, что тут присутствует знаменитый хирург. — Он кивает в сторону доктора. — Машина хочет оставить нас всех в живых, чтобы изучать. Она дала доктору все необходимое для операции, а если бы он дал вам умереть или стать паралитиком, ему пришлось бы несладко. Да, сэр, машина дала это ясно понять.

— А зеркало? — осведомляюсь я, указывая на свое лицо. — Должен видеть. Насколько скверно.

— У нас нет зеркала, — говорит одна из женщин возле раковины таким тоном, будто это моя вина.

— Ваше лицо? Оно вовсе не обезображено, — возражает доктор. Его тон убедителен; то есть был бы убедителен, не будь я совершенно убежден в собственном уродстве.

Я раскаиваюсь, что эти добрые люди должны мириться с присутствием такого монстра, ведь у них и без того хватает горестей.

— Простите, — бормочу я, отворачиваясь от них и пытаясь спрятать лицо.

— Так ты в самом деле не знаешь? — вдруг подает голос черноволосая, долго наблюдавшая за мной в молчании. — Он не знает! — Голос ее пресекается от избытка чувств. — О... Тад. Твое лицо в полном порядке.

И в самом деле, на ощупь моя кожа вполне гладкая и нормальная. Черноволосая девушка с жалостью смотрит на меня. Из-под платья у нее виднеются идущие через плечо полузажившие ссадины, смахивающие на след от кнута.

— Кто-то тебя поранил, — с испугом говорю я. Одна из женщин у раковины издает нервный смешок. Здоровяк что-то ворчит. Я поднимаю левую ладонь, чтобы заслонить свое ужасное лицо. Правая тоже поднимается, проводя по пальцам, лежащим на краю повязки.

Внезапно здоровяк изрыгает проклятие и указывает на открывшуюся в стене дверь.

— Машина хочет посоветоваться с тобой о чем-то, — резко бросает он мне. Он держится, как человек, желающий рассердиться, да только не осмеливающийся. Кто я, какой я, если эти люди так ненавидят меня?

Я встаю на ноги. Я достаточно окреп, чтобы идти. Я помню, что я тот, кто ходит беседовать с машиной один на один.

В коридоре она являет мне в качестве своего лица два сканера и громкоговоритель. Я знаю, что меня окружают кубические мили машинерии берсеркера, несущие меня сквозь космос, и вспоминаю, как стоял на этом самом месте перед сражением, беседовал с ним, но понятия не имею, что говорил. Правду говоря, я вообще не в состоянии припомнить слова хоть одного разговора за свою жизнь.

— Предложенный тобой план провалился, Карлсен все еще функционирует, — скрежещет голос машины, шипя и хрипя, будто опереточный злодей.

Что же это такое мог предложить этой жуткой машине я?

— Я помню очень мало, — признаюсь я. — Мой мозг был поврежден.

— Если ты лжешь о своей памяти, то должен понять, что я не введен в заблуждение. Наказание тебя за провал твоего плана не поможет исполнению моего предназначения. Я знаю, что ты живешь вне законов человеческой структуры, что ты даже отказался использовать полное человеческое имя. Зная тебя, я верю, что ты поможешь мне против структуры разумной жизни. Ты остаешься начальником над остальными заключенными. Позаботься, чтобы твои поврежденные ткани восстановили как можно лучше. Скоро мы нападем на жизнь новым способом.