Лучшие воспоминания о детстве связаны у певца с деревней Ометово, где Шаляпины снимали домик у мельника Тихона Карповича Григорьева и его жены Марии Кирилловны. В эту пору у Евдокии Михайловны было трое ребятишек мал мала меньше. Старшему, Федору, — пять лет. Запомнились длинные вечера: мать с соседками пряли при свете лучины, рассказывали друг другу страшные истории. За работой женщины часто пели. «Певал я часто с матушкой моей, она была очень милой домашней песельницей. Голос был простой, деревенский, но приятный. И мы часто голосили с ней разные русские песни, подлаживая голоса». Песни, которые Федор слышал в детстве, войдут впоследствии в его концертный репертуар. Предваряя исполнение песни «Эх ты, Ванька», Шаляпин сообщал публике: «Записано со слов моей матушки».

В Ометове Федор слышал хороводные, обрядовые песни «зеленых святок» — на Семик, когда девушки в сарафанах и алых лентах, юноши в ярких рубахах кружились в хороводах. «Поступь, наряды, праздничные лица людей — все рисовало какую-то другую жизнь, красивую и важную, без драк, ссор и пьянства».

Как-то отец повредил ногу. Он не мог много ходить, и пришлось вернуться на Рыбнорядскую улицу, ближе к земской управе. Федора с младшим братом и сестрой запирали в комнате, отец шел на службу, мать — на заработки. После деревенских просторов жизнь в Казани показалась Федору шумной и тоскливой.

Из дома на Рыбнорядской улице, где некогда родился Федор, семья перебралась в Собачий переулок и, наконец, в Татарскую слободу. Здесь жизнь стала разнообразнее и красочнее. Внизу, в подвале, звенели кузнечные молотки, рядом во дворе каретники обивали экипажи свежевыкрашенной кожей и цветным сафьяном, мастера прилаживали колеса, чинили хомуты и конскую упряжь. И сквозь этот шум, звон, гвалт вдруг прорывалась песня, которую запевал, выйдя во двор, молодой кузнец. «Когда кузнец запевал песню, мать моя, сидя за работой у окна, подтягивала ему, и мне страшно нравилось, что два голоса поют так складно. Я старался примкнуть к ним и тоже осторожно подпевал, боясь спутать песню, но кузнец поощрял меня…»

Как-то зимой, до устали накатавшись на деревянном коньке, Федор забежал погреться в церковь и там впервые услышал хор. Среди певчих на клиросе были и мальчишки-ровесники с нотами в руках…

Позднее Шаляпины перебрались в Суконную слободу, Федор вновь услышал церковное пение во дворе. Оказалось — выше этажом проводит спевку регент Иван Осипович Щербинин. Федор попросился в хор, довольно легко освоил азы нотной грамоты и вскоре стал петь в Духосошественской церкви. Федор делал несомненные успехи, и Щербинин назначил ему первое в жизни жалованье — полтора рубля в месяц.

Регент брал его с собой в разные церкви, на молебны, свадьбы, похороны, а спустя некоторое время определил в архиерейский хор Спасского монастыря, однако отец не считал пение стоящим занятием и потому отдал сына в учение к сапожнику Николаю Алексеевичу Тонкову. Подростку нравилось у крестного. В мастерской на полках в стеклянном шкафу аккуратно разложены сапожные колодки, свежепахнущая кожа. Жена Тонкова, тихая и добрая женщина, угощала Федора орехами и мятными пряниками. «Голос у нее был ласковый, мягкий и странно сливался для меня с запахами пряников; она говорит, а я смотрю в рот ей, и кажется, что она не словами говорит, а душистыми пряниками…»

В ту пору в Казани свирепствовала скарлатина. В 1882 году болезнь унесла брата Николая и младшую сестру Евдокию. Федор недуги одолел.

Попытки Ивана Яковлевича увлечь сына полезным, с его точки зрения, ремеслом успеха не имели. Как сказочный колобок, Федор убегал от своих добрых и недобрых наставников. В конце концов Иван Яковлевич определил Федора в Шестое начальное училище. Здесь его учителем стал Николай Васильевич Башмаков (1851–1915), любитель-скрипач и знаток хорового пения.

Федор с восторгом слушал музыкальные импровизации Николая Васильевича, он даже убедил родителя купить на толкучке за два рубля скрипку и с жаром приступил к освоению инструмента, однако скоро был остановлен отцом:

— Ну, Скважина, если это будет долго, так я тебя скрипкой по башке!

Первые театральные впечатления Федор пережил в рождественском балагане, на Николаевской площади. На Масленицу, Пасху и Святки пыльная площадь оживала, строились балаганы, качели, карусели, лотки с воздушными шарами и глиняными свистульками. Надрывались шарманки, горланил Петрушка…

Федору было лет восемь, когда он увидел балаганного деда Якова Мамонова. Его «выходы» ярко запечатлелись в душе подростка. Одетый в домотканый армяк и лапти, Яков веселыми прибаутками зазывал публику в балаган, импровизируя красочные сценки из быта мастеровых, солдатского и городского люда. «Эх вы, сестрички, собирайте тряпички, и вы, пустые головы, пожалуйте сюда! Эй, золовушка, пустая головушка, иди к нам, гостинца дам! Прочь, назем, губернатора везем!» — кричал он, держа в руках истрепанную куклу.

Гимнаст, акробат, владелец балагана с солидным названием «Театр спиритизма и магии», Яков Иванович Мамонов (1851–1907) умело вел свое семейное «художественное дело». Обитатели поволжских городов любили его веселые и озорные экспромты, красочные представления. Федор часами неотрывно наблюдал необычное зрелище. «Может быть, именно этому человеку, отдавшему себя на забаву толпы, я обязан рано проснувшимся во мне интересом к театру, „к представлению“, так не похожему на действительность… Под влиянием Яшки в меня настойчиво вселилась мысль: хорошо вдруг на некоторое время не быть самим собою!(курсив Ф. И. Шаляпина. — В. Д.) — вспоминал певец уже много лет спустя. — И вот в школе, когда учитель спрашивает, а я не знаю, — я делаю идиотскую рожу… Дома является у меня желание стащить у матери юбку, напялить ее на себя, устроить из этого как будто костюм клоуна, сделать бумажный колпак и немного разрисовать рожу свою жженой пробкой и сажей. Либретто всегда бывало мною заимствовано из разных виденных мною представлений — от Яшки, и казалось мне, что это уже все, что может быть достигнуто человеческим гением. Ничего другого уже существовать не может. Я играл Яшку и чувствовал на минуту, что я — не я. И это было сладко. Яшкино искусство мне казалось пределом».