Шрифт:
– Ты зачем звала меня, Кристи? – спросила тетя Ева.
Кто-то подтолкнул ей стул, очевидно фотограф, потому что бабушка Борошей стояла в дверях и сморкалась.
– Что с тобой?
– Мне очень плохо было, – сказала Кристина, все еще не открывая глаз.
– Что у тебя болит?
– Сейчас ничего. Сейчас хорошо.
– Бредит, – сказала бабушка. Тетя Ева потрогала лоб больной.
– Температуры у нее нет, отчего бы ей бредить? Да она не выглядит тяжелобольной. Что же ты людей пугаешь, девочка?
Кристина подняла на нее глаза. Взглядом сказала что-то, но тетя Ева не поняла, о чем она просит. Увидела только, что глаза не больные, – у больных детей глаза блестящие, неуверенные и усталые. Эти же смотрят пытливо, смущенно и в то же время моляще. Что, в самом деле, мучит ее? Почему нужно было мчаться к ней среди ночи? Только сейчас тетя Ева по-настоящему поняла, до чего испугалась.
– Папочка!
Кто-то шевельнулся.
– Подойди ко мне, пожалуйста…
Место нашлось только по другую сторону кровати. Теперь они сидели друг против друга, тетя Ева и Эндре Борош. Оба смотрели только на девочку и не подымали глаза друг на друга.
– Мне кажется, к завтрашнему дню я поправлюсь, – сказала Кристина. – Пожалуйста, не сердитесь, что я хныкала. Очень было нужно, чтобы тетя Ева пришла сюда.
– Ну, видишь, вот я и здесь. К завтрашнему дню поправишься?
– Думаю, да, – и она улыбнулась улыбкой прежней, здоровой Кристи.
Бабушка Борош смотрела, не веря своим глазам. В самом деле уже не болит голова? И жара нет? Ах, боже мой, как она боялась, а вдруг детский паралич… Надо бы угостить чем-нибудь бедную учительницу, может быть, кофе? Эта дурешка получила свое, уснула. И как спокойно посапывает, слава богу! Так она сварит чашку кофе, нельзя все-таки требовать от педагога, чтобы… Ей совестно, что она заставила учительницу приехать, но ведь для бабушки внучка – главное, особенно в этом печальном доме… Эндре развлечет гостью, пока она приготовит кофе.
«Очень трудно рассматривать лица, когда ресницы закрыты, – думала Кристи. – Но все-таки можно. А впрочем, через крохотную щелочку между ресницами все видится резче».
Папа сказал:
– Спит.
– Дети всегда так засыпают, без всякого перехода, – отозвалась тетя Ева.
– Мне просто стыдно, что мы заставили вас приехать сюда. Представляю, как это было вам трудно.
– Для меня нет ничего трудного, если это нужно моим ученикам.
Наступила ужасная тишина. Кристине показалось, что тетя Ева словно по лицу хлестнула папу этой фразой, как будто крикнула ему: «Я не из-за тебя приехала, не принимай этого на свой счет, дело не в тебе! Меня интересует только твоя дочь!» Как это ужасно! Не может же Кристи болеть недели напролет. Нет, она не сумеет притвориться по-настоящему умирающей, чтобы задержать здесь тетю Еву. Она вздохнула.
– Ты все же не спишь? – спросила тетя Ева.
– Пожалуйста, останьтесь еще немножко… – прошептала больная.
– До тех пор, пока ты не заснешь по-настоящему. Но не задерживай меня долго, Кристина! Завтра у меня уроки начинаются в восемь. На перемене я позвоню вам.
– Хорошо…
Она снова закрыла глаза. Дышала глубоко, медленно, равномерно, словно спала.
– Давно мы не виделись, – услышала она голос папы.
Тетя Ева не ответила.
– Ужин был вкусный?
«Что за ужин? – ломала голову Кристи. – Что за ужин? В этом вопросе нет никакого смысла! Человек представляется умирающим, ведет себя недостойно, и вообще разве это дело для пионерки – врать да еще уроки прогуливать, какие бы высокие цели она ни преследовала! Но уж если все-таки решаешься и идешь на все это, то пусть они тогда хоть не разговаривают об ужине! Ужин! Что бы это могло быть?»
Тетя Ева опять не ответила.
– Вы все-таки, конечно, были не правы, – сказал папа. – Позднее я понял, что вы так и не дали мне хорошего совета.
– Вполне возможно, – прошептала тетя Ева.
– Спишь, Кристи? – спросил Эндре Борош.
Даже на экране люди не спят так правдоподобно, как спала Кристи.
– Не стоит изменять жизнь человека, если он уже стар.
– Это еще что за глупости?
Голос у нее был совсем как у тети Луизы. Если бы Кристи действительно спала, то проснулась бы тут же, но она продолжала мирно посапывать. Взрослые уже не обращали на нее внимания.
– Прежде всего – вы не стары. И потом человек начинает жить заново столько раз, сколько хочет.
– Да, я испытал это.
Снова тишина. В соседней комнате суетилась бабушка, приготавливая кофе.
– Не думаю, что было бы разумно переложить на какого-то чужого, ни в чем не повинного человека всю ту горечь, что накопилась во мне с годами.
– Мудрые слова!
Голос все-таки был странный: хотя она говорила шепотом, в нем слышалось раздражение.
– Как будто есть что-нибудь лучшее на свете, чем восстанавливать разрушенное, собирать и склеивать осколки, чтобы снова составить целое. Что вы понимаете в этом, Эндре Борош? Вызовите такси и отпустите меня, наконец, домой!
– Почему же вы тогда не помогли мне? Вы прекрасно знаете, о чем я прошу.
«Говори же, – думала Кристина. – Говори, потому что я не могу больше лежать так, и потом я так волнуюсь, что того и гляди начну икать или кашлять. Разрешите это все как-нибудь, ведь в воздухе уже такое напряжение, что я дольше не выдержу».
– Все, что зависело от меня, я сделала. И тогда и сегодня. Но я должна заниматься вашей дочерью, а не вашими проблемами. Мне не хотелось бы быть невежливой, но я считаю, что вы требуете слишком многого от классного воспитателя.