Костомаров пишет, что у Бестужева в это время были составлены два проекта наследования престола: один заключался в том, чтобы побудить Елизавету составить новое завещание в пользу сына Екатерины Алексеевны — Павла Петровича, а второй предусматривал формальное оставление за Петром Фёдоровичем титула императора, но всю власть предоставить его жене Екатерине. По некоторым данным, Елизавета, возмущённая действиями «молодого двора», в это время взвешивала возможность изменить завещание о престолонаследии в пользу великого князя Павла Петровича или даже томившегося в темнице царевича Ивана Антоновича. Как было на самом деле, история умалчивает, во всяком случае Бестужев намеревался показать свои проекты государыне Елизавете, но она последнее время канцлера к себе не допускала и к одному только намёку на свою возможную смерть, как в своё время Анна Иоанновна, относилась весьма болезненно.

Сама великая княгиня Екатерина Алексеевна рано созрела для восприятия российского трона и для занятия большой политикой. Наглядным примером тому является её попытка повлиять на польские дела в 1756 году. Началось с того, что Август III, саксонский курфюрст и польский король, рассорился с влиятельным кланом Чарторийских, и те решили поправить своё положение с помощью англичан и русских. Их заступниками стали российский посланник Гросс в Дрездене и его английский коллега Чарльз Уильяме в Варшаве. Гросс ссылался при этом на то, что Елизавета якобы была очень недовольна отчуждением «её польских друзей» от польско-саксонского двора, но он не подозревал, что его шеф Бестужев через своего конфидента Функа, саксонского посланника в Петербурге, уже давно дал понять канцлеру Саксонии Брюлю, что Елизавета в дело Чарторийских вмешиваться не собирается.

Убедившись в том, что Бестужев относится к их хлопотам безразлично, Чарторийские обратились за помощью к враждебной ему партии Шувалова—Воронцова, поставив своей целью убрать Алексея Петровича с поста канцлера. Уильяме, рассерженный тем, что канцлер в качестве условия для заключения субсидного договора с Англией поставил его невмешательство в польские дела, закусил удила и тайно стал на сторону врагов Бестужева. И вот в этой ситуации Екатерина, явно с подачи Уильямса, решила под видом искренней дружбы предупредить Бестужева о грозившей ему опасности и направляет ему большое письмо. Вот его содержание:

Великая княгиня, ссылаясь на надёжные источники, пишет, что враги канцлера решили обвинить его в потворстве действиям, направленным на преследование в «соседнем королевстве» русской партии, и поставить на его место своего человека. Для этого эти враги намереваются также убрать из Варшавы Гросса и послать вместо него брата канцлера, который должен выступить в качестве истинного защитника русской партии в Польше. «Вы могли бы сохранить г. Тросе а, который Вам приятен, и отразить удар, который Вам хотят нанести, если бы Вы первый заявили о своём намерении поддержать в Польше ослабленную русскую партию… Только усердие и быстрота, с какими Вы будете действовать, могут лишить их этого случая повредить Вам…»— пишет Екатерина и продолжает, что вопрос о назначении Михаила Петровича послом в Варшаву уже решён Елизаветой положительно, «поэтому я полагаю, что Вам остаётся только сделать то, что я советую Вам из дружеского расположения, а отнюдь не то, что советуют лица, которым Вы доверяете»,В конце письма Екатерина выкладывает ещё один «козырь»: ссылаясь на циркулирующие в Петербурге «недостойные» Бестужева слухи, она сообщает о неразумном поведении канцлера Брюля, который якобы похваляется поддержкой Бестужева в деле с Чарторийскими [91] .

Но Екатерина и Уильяме явно недооценили великого канцлера. Он без труда распознал всю подоплёку этого достаточно наивного и прямолинейного послания. Это было первое (известное историкам) политическое письмо Екатерины, ей ещё предстояло много потрудиться и над стилем, и содержанием своей эпистолярной деятельности. А пока Бестужев ограничился «скромным» ответным письмом. «Яне нахожу слов высказать… мою покорную и почтительнейшую признательность за это,В(аше) В(ысочество), которая не иссякнет до конца моей жизни…— начинает он в своём неподражаемом стиле. — Я отнесусь со всевозможным вниманием и к тем козням, которые мои враги так упорно строят против меня…»— пишет он, а далее по пунктам сообщает, что: 1) о происках врагов своих ему уже давно всё известно; 2) в польских делах его поведение абсолютно безупречно, и обвинить его совершенно не в чем — на это у него есть неопровержимые доказательства, 3) а попытки замешать в дело канцлера Брюля — клевета и ложь, и он будет стоять выше этих измышлений. Всем этим козням он готов противопоставить чистую «совесть и твёрдость».

Ему также хорошо известно, что вице-канцлер (Воронцов) и церемониймейстер двора (Шувалов) затеяли составить доклад Елизавете о польских делах, не разобравшись при этом, кто на самом деле являются друзьями России в Польше. «Доклад этот явно имеет целью лишь доставить моему брату посольство в эту страну»,— с убийственным хладнокровием пишет он далее. Впрочем, добавляет он, вопрос о его назначении ещё не решён, и «клика», выступающая за его назначение, выдаёт желаемое за действительное. А если и случится такое, продолжает Бестужев, то «долг и служебное положение повелевают мне в данном случае, как только е(ё)В(величество) заговорит со мною, об это дать почувствовать ей твёрдо и правдиво, какие неудобства, трудности, невзгоды и опасности могут произойти от ошибочно принятых мер…».И не личными интересами руководствуется он в данном случае — в конце концов, ему было бы даже очень удобно избавиться от брата и «сплавить» его подальше от Петербурга, а интересами государства. Михаил Петрович, по его мнению, может в Варшаве «наломать много дров», как он это сделал в 1752 году в Вене [92] .

Заканчивает канцлер своё письмо «убийственным» для сочинителей «дружеской информации» пассажем: он просит Екатерину сообщить источники её информации, ссылаясь на необходимость оградить её от дурного влияния. Он в свою очередь ссылается на слухи «из очень важного источника» о связи великой княгини с Уильямсом, что неблагоприятно может сказаться на положении великой княгини при дворе. Канцлеру также известно, что в распространении всех этих слухов участвуют и «кавалер Уильяме», и его друг, «кавалер польского посольства». Под последним канцлер имел в виду любовника Екатерины Станислава Понятовского.

Великий канцлер с блеском продемонстрировал все свои деловые и боевые качества. Он чувствовал себя на высоте проницательности и информированности, он находился в расцвете творческих сил. Можно только предполагать, с какими выражениями лица читали сие послание Екатерина и Уильяме. Функ, проинформированный своим патроном о письме Екатерины, писал в Дрезден: «Уильяме, кажется, вообразил, что ему удастся одновременно запутать канцлера намёками …о грозящей ему лично большой опасности и проникнуть в его намерения».«Проникнуть в намерения канцлера» врагам канцлера не удалось, но удалить из Петербурга важное связующее между Бестужевым и Брюлем звено им удалось вполне. «Русский канцлер в награду за разные услуги удостоился в октябре 1756 г. со стороны Августа III подарка— 10 тысяч червонцев»,— заключает В. Конопчинский эпизод с письмом Екатерины.