В общем, ясно, что ничего непонятно. В Полоцк надо идти, вот только под какой личиной? Под немца косить? Тогда надо либо внешность менять, либо документы хорошо подделывать. Первое очень делать не хочется, да и под кого мне косить – под покойников Зелинского или Фриша? Не вариант, они по местному розыску проходить должны были, а Фриш так и вообще личность известная. Сделать хорошую фотографию и переклеить в чужие документы тоже не получится – нет здесь таких спецов. Значит, надо либо под местного заделаться, либо стать Константином Шеиным. Документы у меня есть, а имя и фамилию командира отряда «Полоцкий мститель» никто не знает. Вот в лицо могут опознать. Многие, но только живущие в окрестностях. Сколько шансов, что местный предатель окажется в Полоцке вместе со мной и что мы встретимся? Да мизер. Угу, главное, чтобы к этому мизеру пару тузов к короткой масти на месте не прикупить. Морду можно слегка и подрихтовать, но так, чтобы на фото в документах похожа была. Это можно и позже обдумать – до города путь неблизкий.

Капитан и старшина уже знали о прибытии гостя и ждали нас у штабного навеса.

– Что? – Нефедов мял в руках незажженную папиросу, несмотря на то, что клятвенно обещал бросить курить. Каждый второй в отряде это обещал, но вот выполняли как-то нехотя.

– Неясно. К отряду это не имеет отношения, но, возможно, в Полоцке попал в беду мой связной. Я иду в город.

– Что в городе? – это уже старшина уловил суть проблемы.

– Похоже, чрезвычайное положение. Подпольщики кого-то серьезного достали.

– Тогда идти туда опасно, а вам вдвойне, – капитан бросил распотрошенную папиросу на землю и втоптал каблуком.

– Мне не опаснее, чем другим, я немного знаю город, пойду с Говоровым. Другим идти нет смысла – связной знает только меня, никаких паролей и отзывов не существует. Ни с кем другим связной контактировать не будет, да я никому сведения о нем не дам. Так что решено – иду я.

Июль 2012 – апрель 2013. Люберцы.

Телега, запряжённая меланхоличной невысокой лошадкой, неясного, по природе запылённости и общей неухоженности, цвета, неторопливо приближалась к пропускному пункту. Двое часовых, шутце и гефрайтер, негромко обсуждали что-то явно не сильно интересное, судя по скучающему выражению из лиц. Хотя нет – они скорее не скучали, а были утомлены. Усиление сняли только два часа назад, а до этого эсэсовский штурмманн приданный, а точнее поставленный следить, их посту, успел достать до печёнок своим снобизмом и неприкрытой наглостью. Полдня пришлось лазить по телегам и обыскивать всех подряд русских, проходящих через пост. Ладно бы ещё женщин, но лапать мужиков! Урод! Причём, хоть бы какой толк был – как этот придурок взъелся, когда Карл взял кусок сала с телеги у русского, чуть ли военным судом не грозился. У этих "чёрных" совсем голову выстудило? Отто сплюнул на землю и махнул рукой подъехавшему убогому транспортному средству, требуя остановиться – скоро смена, а ничего приличного к ужину нет, без хорошего куска свинины жрать то варево, что готовит новый повар, просто невозможно.

– Halt! Papier! (Стой! Бумаги!)

Бородатый русский тут же засуетился, протягивая документы.

– Я бургомистр Говоров. А это племяш мой, вот здесь я на него сам бумажку выписал. Образованный – жуть! Студент! По-вашему шпрейхает, закачаешься. Переводчик.

Из всего, что болтал русский, Отто понял только то, что мужик числится бургомистром какой-то занюханной деревеньки, что было совсем не важно. Во-первых, он пропускал его уже не в первый раз, а во-вторых, так было написано в документах. А вот молодой парень, сидящий рядом с бургомистром, активно не понравился – не было в его взгляде страха и угодливости, которые немец привык видеть в глазах русских.

– Aufstehen! (Встать!)

Бургомистр сжался, а глаза его забегали из стороны в сторону. Парень же мягко соскочил на землю и встал без движения, уставившись прямо в глаза. Несмотря на отсутствие страха, взгляд его не нёс угрозы, которую хоть изредка, но Отто замечал, в бросаемых на него взглядах некоторых русских, особенно освобождаемых им от излишков продуктов и противного деревенского шнапса. Парень смотрел внимательно, но в тоже время как-то отстранённо, как будто всё происходящее его не касается. Как это у него получалось, понять невозможно.

– Papier! (Бумаги!)

– Так я же говорю, господин унтер-офицер, вон я ему выписал папиру! – снова засуетился мужик, указывая на документы в руках Отто.

– Russische papier! (Русские документы!)

По-возрасту парень вполне подходил под службу в армии, да и причёска какая-то странная у него. Русские же солдаты имели из документов, только зольдбухи. Правда если он какой-нибудь крестьянин, то у него может не быть никаких документов вообще, но тогда его можно просто сдать эсэсовцам для разбирательства. Но парень спокойно сунул руку в карман чистого, но повидавшего жизнь пиджака, и вытащил небольшую книжечку, в которой без труда узнавался русский документ – так называемый паспорт.

– Ich bin Student. Nicht ein Militar. Moskau. Studieren. ( Я студент. Не военный. Москва. Учиться.)

Акцент у этого русского был просто ужасен. Покрутив в руках документ и сличив фотографию, Отто задумался.

– Господин офицер, племяш это мой. Слышал как шпрейхает? Во! – мужик показал оттопыренный большой палец правой руки, одновременно левой протягивая завёрнутый в кусок материала приличный по размеру свёрток. – А это вам, закусить. Швайне. Вкуснющая, пальчики оближите.

Карл быстро принял свёрток и махнул Отто рукой. Мол, чего встал, пропускай. Молодой русский был подозрителен. Как-то знакомо он двигался, хотя это наоборот успокаивало, как будто тот человек с похожей моторикой, был не опасен, а наоборот внушал доверие. Так и не разобравшись в своих чувствах, караульный протянул документ русскому и решил выкинуть всё произошедшие из головы.