— Ваше Величество, — с убеждением возразил я, — уезжайте, возможно, скорее, за границу. При нынешних условиях даже в Крыму не житье.

— Нет, ни за что. Я не хотел бы уехать из России, я ее слишком люблю. За границей мне было бы слишком тяжело, да и дочери и Алексей еще больны.

— Что ж, что больны, — начал, было, я, но кто-то подошел и доложил, что время отправлять поезд, и мы вошли в вагон.

В Орше, куда уже под вечер прибыл наш поезд, к нам в купе вошел Базили — чиновник Министерства иностранных дел, заведовавший дипломатической канцелярией в Ставке. Он выехал к нам навстречу из Могилева по поручению генерала Алексеева с портфелем, каких-то срочных бумаг для доклада Его Величества в пути. Что это были за бумаги, я не помню, хотя Базили о них и упоминал: кажется, они касались уведомления союзников о случившемся» [309].

Следует нам отметить, что на обратном пути в Ставку (Могилев) бывшим императором были получены две телеграммы. В них «командир III конного корпуса, граф Келлер (генерал-лейтенант Ф.А. Келлер. — В.Х .), и командир гвардейского кавалерийского корпуса, Хан Нахичеванский, предлагали Государю себя и свои войска для подавления “мятежа”» [310]. Николай II не воспользовался этими предложениями и только поблагодарил генералов, очевидно, не желая давать повода к разжиганию Гражданской войны.

Генерал А.И. Деникин позднее так описал переживания Николая Александровича Романова после отречения:

«Поздно ночью поезд уносил отрекшегося императора в Могилев. Мертвая тишина, опущенные шторы и тяжкие, тяжкие думы. Никто никогда не узнает, какие чувства боролись в душе Николая II — отца, монарха и просто человека, когда в Могилеве, при свидании с Алексеевым, он, глядя на него усталыми, ласковыми глазами, как-то нерешительно сказал:

— Я передумал. Прошу вас послать эту телеграмму в Петроград.

На листке бумаги отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…

Алексеев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно.

Телеграмму эту Алексеев, “чтобы не смущать умы”, никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя верховное командование. Этот интересный для будущих биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете в генерал-квартирмейстерской части Ставки» [311].

В своих воспоминаниях подполковник царской Ставки в Могилеве В.М. Пронин (1882–1965) также отмечал:

«По приезде Государя в Ставку после отречения ген. Алексееву была передана заготовленная и подписанная Государем 2 марта на имя председателя Государственной думы об отречении от престола в пользу сына телеграмма. Телеграмма эта по неизвестным причинам не была послана» [312].

Этот факт обратил на себя внимание многих исследователей. Так, военный историк Е.И. Мартынов (1864–1932) одним из первых указывал, что «при существовавшей обстановке вопрос о порядке престолонаследия не имел никакого практического значения, но все-таки характерно, что Алексеев позволил себе скрыть от Временного правительства такой документ, которому оно придавало особую важность.

Объяснение, что телеграмма уже запоздала, не выдерживает критики: Государь передал ее Алексееву вечером 3 марта, а оба манифеста об отречении (Николая и Михаила) были опубликованы только на следующий день, утром 4 марта» [313].

По нашему мнению, растерянность и смятение царя можно объяснить его ответственностью не только за будущее России, но и за судьбу сына Алексея. Имел ли он моральное право решать за него? Это накладывало определенную печать на действия Николая II. Возможно, он вспомнил отдых в Крыму, где еще маленький наследник Алексей убежденно лепетал: “Когда я буду царем, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы”. Там любимой пищей царевича были щи, каша и черный хлеб, как он говорил, “который едят все мои солдаты”.

Вместе с тем отречение Николая II за себя и за своего сына Алексея в пользу брата Михаила Александровича было очевидным нарушением закона о престолонаследии, т. к. царь не имел права отрекаться за прямого наследника. Некоторые политические деятели усматривали в этом определенную самоцель: с одной стороны, в случае перемены ситуации объявить отречение недействительным, а с другой — осложнить обстановку, спутав карты лидерам оппозиции в Государственной думе. Во всяком случае, известно по дневнику императора, что отказ Михаила Романова от трона был болезненно воспринят Николаем II.

По возвращении бывшего императора на несколько дней в Ставку (Могилев), он разговаривает с супругой Александрой Федоровной по телефону. Затем 4 марта посылает ей телеграмму: «Спасибо, душка. Наконец, получил твою телеграмму этой ночью. Отчаянье проходит. Благослови вас всех Господь. Нежно люблю. Ники » [314].

В тот же день Александра Федоровна пишет ему большое теплое успокаивающее письмо, в котором имеются следующие строки: «Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня утром — я телеграфировала тебе вчера вечером около 9 1/2 и сегодня утром до часу. Беби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй…». В письме царица упоминает любопытную деталь: «Революция в Германии! В[ильгельм] убит, сын ранен. Во всем видно масонское движение». И последние строки письма: «Только сегодня утром мы узнали, что все передано Мише, и Беби теперь в безопасности — какое облегчение!» [315].