– А это тоже идеи, – вставил Савельев. – Давние идеи наших врагов. Старшее поколение оплевать, заставить детей презирать отцов, а из детей вырастить безмысленную траву. Надо сказать, многое им удалось. Поэтому ведут себя, как оккупанты. Прошлой осенью, когда исполнилось пять лет Октябрьскому расстрелу, я встретил одну перепечатку. Из «Огонька» 93-го года. Статью Новодворской…

– Ф-ф-у, – с отвращением поморщился Нестеренко. – Мерзость…

– Да. Я взял ту статью… Хочу сделать работу… Её смысл: опора сегодняшней власти.

Савельев нагнулся, поднял стоящий возле его стула портфель.

– Вот послушайте, што написала после расстрела Белого дома Новодворская: «Мне наплевать на общественное мнение. Рискуя прослыть сыроядцами, мы будем отмечать, пока живы, этот день – 5 октября, когда мы выиграли второй раунд нашей единственной гражданской. И „Белый дом“ для нас навеки – боевой трофей. 9 мая – история дедов и отцов, чужая история».

Виктор проглотил комок в горле, выпил минеральной воды. «Я желала тем, кто собрался в „Белом доме“, одного – смерти. Я жалела и жалею о том, что кто-то из „Белого дома“ ушёл живым. Чтобы справиться с ними, нам понадобятся пули. Нас бы не остановила и большая кровь…

Я вполне готова к тому, что придётся избавляться от каждого пятого. А про наши белые одежды мы всегда можем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь отстирывается хорошо.

Сколько бы их ни было, они погибли от нашей руки, от руки интеллигентов. Оказалось также, что я могу убить и потом спокойно спать и есть.

Мы вырвали у них страну. Не следует винить в том, что произошло, мальчишек-танкистов и наших коммандос-омоновцев. Они исполнили приказ, но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами… Мы предпочли убить и даже нашли в этом моральное удовлетворение».

Савельев закрыл палку, положил в портфель. Все сидели потрясённые. Наконец, Волков провёл руками по лицу, словно стирая с него что-то.

– А ведь это уголовное дело, – проговорил он. – Призыв к массовым убийствам и оправдание их.

– О чём ты говоришь? – воскликнул Савельев. – Кто судить-то будет? Свои? Ворон ворону глаз не выклюет.

– Это не человек, мужики, – трудно выговорил Нестеренко. Он вспомнил многотысячную колонну безоружных демонстрантов на Садовом кольце, смертельные трассирующие «светляки» из телецентра, грохот пулемёта БТРа по толпе женщин и детей возле Останкина. – Так не может думать человек… Тем более – говорить… Я сейчас же поручу найти её портрет…

– Разве можно, Паша, не бороться с этими нелюдями, с их идеологией, с их властью? – обратился Волков к Слепцову. – У каждого свой метод борьбы. Сегодняшней борьбы. На земле… Андрей, тот вообще придумал невероятный способ. Наш Вольт борется унитазами. И у него неплохо получается.

Слепцов в недоумении оглядел по очереди каждого:

– Да ладно вам. Какие ещё унитазы?

– С портретами, – сказал Нестеренко, – наливая в фужер апельсиновый сок. – Когда вы с Карабасом помогли развалить страну, я слово дал. Теперь выполняю обещание. Могу и тебе подарить… штобы помнил: в чьей компании оказался.

Андрей Нестеренко, действительно, слово сдержал. Но получилось не сразу. Пока он выбирался из безденежной трясины, было не до реализации замысла. Однако он о нём не забывал. Нашёл книги по изготовлению фаянса. На одном из кабельных заводов увидел помещение, где арендаторы начали выпуск керамической посуды, фотографий для могильных памятников и декорированных настенных тарелок. Продукция эта Андрея не заинтересовала, а вот о технологии производства он расспрашивал каждый свой приезд за кабелями.

Когда стал понемногу денежно «оперяться», завёл разговор с директором своего завода. Тому нужны были хоть какие-нибудь деньги, и он разрешил в том же нестеренковском цехе поставить муфельную печь. Электричество Андрей пообещал оплачивать сам. Вдобавок, заводу – арендная плата.

Первые унитазы Нестеренко делал лично. В помощники взял безработного бригадира слесарей Анкудинова. Вдвоём смешивали глину, каолин и кварцевый песок. Сырую массу процеживали через сито. Вручную долго мяли. Некоторого оборудования ещё не хватало – не было денег, чтобы купить. Поэтому компенсировали энтузиазмом.

Андрей узнал, как серое сырое изделие сделать ещё до обжига белым. Для этого будущий унитаз надо покрыть тонким слоем ангоба – жидкой белой глины. Затем должна начинаться работа художника – на влажной поверхности создаётся изображение того, что увидят люди после нанесения прозрачной свинцовой глазури и обжига в муфельной печи.

Художника у Нестеренко не было, и они с Анкудиновым по очереди пробовали себя в непривычном деле. Первый портрет Горбачёва, который переносили на унитаз, глядя на фотографию «пятнистого», оказался таким уродливым, что оба долго не могли отсмеяться. Этот унитаз Нестеренко взял себе, как память о начале нового дела.