Неожиданно для себя они, должно быть, сделали вывод: «А новый учитель — мировой парень!»

Только Альберт шел нахмурившись. Именно потому, что и его захватила история, рассказанная учителем, он и злился. «И к чему он это нам рассказал? — думал он. — Хочет облапошить нас, чтобы под конец мы делали все, что он ни захочет». Альберт не верил, что человек может совершать и бескорыстные поступки. Весь его мальчишеский опыт говорил об обратном. Но все же он, вскинув голову, проговорил:

— Не будем их больше бить!

— Кого? — спросил Сынок, расправив свои атлетические плечи.

— Синих, а кого же еще? — гаркнул Альберт, чтобы Сынок не подумал, будто шеф вдруг испугался.

Ему показалось, что ребята чересчур уж обрадовались его решению, а это было ему не по душе. Ведь учитель Линднер все равно его враг. И если мстители будут чересчур уж миролюбиво настроены, это может стать опасным. Поэтому Альберт добавил:

— Все бить да бить — надоело вроде! Надо что-нибудь другое придумать. — Он пристально всматривался в лица своих друзей и случайно остановил свой взгляд на Вальтере.

Не на шутку испугавшись, Вальтер сразу сделал вид, будто глубоко задумался: а вдруг шеф догадался, что он, Вальтер, и есть тот самый воришка, который совсем недавно и только на свой страх и риск очистил коптильню Лолиеса. И так уж разговоры по всей деревне пошли…

Глава шестая

ПЕРЕБЕЖЧИК

Было как раз то время, когда вечер, будто играя в жмурки, завязывает дню глаза, и только далеко за околицей, там, где небо встречается с землей, краешку облаков достается чуть-чуть солнечной позолоты. Ласковое это зрелище похоже на молчаливую улыбку — она горит и искрится. И одна-единственная искра ее проникает через окно и падает на кухонный стол в доме убийцы. За столом, не сводя своих грустных миндальных глаз с этого светлого пятнышка, сидит женщина такой редкой красоты, что ни один поэт не смог бы ее описать. Ей лет тридцать. Словно корона, всю ее фигуру венчает тяжелый пучок золотых волос.

На столе стоят две тарелки и две миски с картошкой и селедкой.

Вошел Манфред, сел и сразу же принялся за еду. Прошло немного времени, и он поднял голову. Не прикоснувшись к картошке, мать все еще смотрела на светлое пятнышко. Манфред пододвинул тарелку и закрыл солнечное пятнышко:

— Ешь, а то опять остынет.

Женщина не шелохнулась. Она сидела, будто в глубоком сне. На стол упала слеза.

Манфред отложил вилку. Опять ревет! Злость готова была хлестнуть его. Только и знает что реветь! Ему хотелось сказать что-то, дать выход своему раздражению, но вид у матери быт беспомощный, как у ребенка, проснувшегося после страшного сна. Она поднялась и легла на кровать, дав наконец волю слезам.

Манфред сдержался. Надо подождать. Да и ничего не поделаешь. Пройдет время, и мать сама успокоится. Неожиданно он подумал: «Почему я, почему именно я сижу вот здесь?» И тут же сам ответил: «Это моя судьба». Но нет, судьба могла быть и счастливой. А почему одни люди бывают счастливые, а другие — несчастливые. И почему на его долю выпала несчастливая судьба?

Мать, лежащая где-то там на кровати, комната — все куда-то отступило. И Манфред погрузился в воспоминания.

Тогда… да, тогда отца еще никто не называл убийцей…

Деревушка их, словно островок, затерялась в богемском лесу. Лес шумел, как море. Ветер гнал зеленые волны по его кронам. А под ними скрывались тысячи тайн. Отец у Манфреда был громадного роста. На одной его ладони Манфред мог построить целый замок из песка. Отец работал дровосеком и был всегда такой же мрачный, как старый дуб в заповеднике. Когда мать шла рядом с ним, она была похожа на звездочку рядом с тучей. Только эта туча любила звездочку и всегда позволяла ей сиять. И Манфреду это тоже очень нравилось. У его матери был прекрасный голос, и она пела целый день. Иногда отец приносил ей подарки из лесу. Деревенские мужики смеялись над ним. Но смеялись больше из зависти. Мать Манфреда все в деревне называли лесной королевой. А она очень любила подарки отца, хотя никогда не знала, что с ними делать. Как-то раз он приволок огромное бревно и положил его прямо на стол. Годовые кольца на срезе изогнулись сердечком.

На следующий день они чуть не убили друг друга — дровосек и деревенский кузнец. У кузнеца были руки что кувалды, а лицо красное-красное, будто его обжег огонь в кузне. Больше всех в деревне он ненавидел отца — за то, что мать вышла за него. Как узнал кузнец про дерево с сердцами на срезе, так сразу поехал в город. Он привез матери букет роз из оранжереи и сказал: «Брось бревно в печь, а розу к сердцу прижми». Мать выгнала его из дому и бросила розы вслед.

Каким-то образом об этом узнал отец. Драка была такая, что после нее на кузнице три недели висел замок. Но и отцу порядком досталось.

Зимой из города пришла бумажка — ордер на костюм защитного цвета. Так, во всяком случае, говорил тогда отец, и Манфред очень удивился, почему же мать плачет. Они поехали в город и на станции увидели отца. Он уже был в новом костюме. Там толпилось еще много мужчин — все в таких же костюмах. Они ждали своих жен и детей. Паровоз засвистел, в морозном воздухе расплылись клубы пара, все сразу закричали, и мать повисла у отца на шее. А он, оттолкнув мать, прыгнул на подножку. Кузнец уехал с тем же эшелоном.