— У меня пепельные волосы.

— Значит, я, против вашей воли…

— Да, сударь.

— И я, быть может, первый…

— Не совсем, но почти что…

— Я так и думал!

— Как я несчастна!

— Надо было меня предупредить.

— Надо было меня слушать.

— Придется примириться.

— Ничего другого не остается.

— Я не могу отвечать за недоразумение.

— Это верно.

— Если понадобится, я готов исправить мой поступок.

— Это невозможно.

— Я приду к вам.

— Я меняю квартиру.

— Я всюду найду вас.

— Я выхожу замуж.

— Тем лучше! На это ничего не скажешь.

Слезы постепенно высыхали, и огорчение ее начало утихать; я успокоил ее окончательно и ушел, клятвенно обязавшись не стараться снова видеть ее. Я отправился к себе в гостиницу и вернулся туда перед рассветом, размышляя о превратностях жизни и необычайных поворотах судьбы. Ты найдешь эти мысли в моих сочинениях о нравственности.

Франц уехал за город, и я целую неделю его не видел. Наконец он однажды зашел ко мне после театра и предложил пойти вместе с ним на бал-маскарад Олимпийского общества, где он намеревался провести всю ночь. Я охотно согласился, так как люблю эти шумные, беспорядочные увеселения, которые захватывают вас, не слишком затрагивая сердце, и где быстро сменяющиеся разнообразные развлечения не дают душе времени углубиться в самое себя. Все нравится мне на маскараде. Это — верное отражение света, но обилие событий как будто ускоряет бег жизни; так же, как на сатурналиях, равенство, изгнанное из общества, словно нашло себе убежище на маскараде, где оно по крайней мере хотя бы несколько раз в год может предъявить свои права. Все там сходятся, теснятся, разговаривают, свободные слова дружбы летят от уст к устам. Уродство, украсившись умом, может внушить здесь обожание, правда, под личиной шаловливости, может заставить выслушать себя; суровый выговор, который во всяком другом месте заставил бы самолюбие насторожиться, встречает на маскараде добродушный прием. Только там позволено говорить все, только там откровенность — обычная вещь; маска — замечательный талисман, делающий слово выразителем мыслей. Вот сановник, который задел ваши интересы несправедливым решением; вот плохой писатель, он обманул ваши ожидания, написав прескучный памфлет, вот наглый газетчик, который каждое утро утомляет вас, стараясь кого-нибудь очернить своими писаниями; вот старая кривляка с подмалеванным лицом, уничтожающая вас своим презрением; вот выскочка, что, проезжая в своей роскошной карете, обдает вас грязью, из которой сам вышел. Утешьтесь: случай, собравший их всех на маскарад, сулит вам месть — она будет нетрудной, не будучи низкой, и забавной, не будучи жестокой. Не тревожьтесь и вы, чье робкое и неопытное сердце охвачено пламенем почтительной страсти к какой-нибудь высокопоставленной даме, — сегодня любовь совершит для вас чудо, которое уничтожит все преграды, заглушит все предубеждения и примирит светские приличия с требованиями сердца. Пользуйтесь мгновением, которое судьба украла у этикета.

На маскараде не бывает слишком смелых признаний, не бывает слишком тщеславных надежд. Мода позаботится за вас о вашем деле и заранее обеспечит вам успех. Если почти все привязанности в нашем мире кончаются, как только надета маска, то нередко они под маской и начинаются; сладостная близость, которой покровительствует тайна, уже не раз помогала обнаружить нежную симпатию. Словом, (у меня есть всякие доводы, чтобы это доказать) бал-маскарад — лучшее из человеческих учреждений и последний отблеск золотого века.

Так как нетерпение Франца не давало мне времени позаботиться о моем костюме, я удовольствовался светло-серым домино и прикрыл лицо полумаской. Может быть, я, уже входя в зал, предчувствовал, какие наслаждения сулит мне это волшебное место, или там и вправду было что-то чарующее и действовавшее на всякую душу, но уже один вид бального зала наполнил меня сладостной тревогой и непривычным волнением. Я знаю, насколько недостойны нас подобные чувства, но ведь и Ахилл мог скрываться среди женщин, пока ему не напомнили о его доблестях, принеся ему оружие.

Франц часто бывал в этом собрании предшествующей зимой и так хорошо знал манеры, повадки и костюмы его всегдашних посетителей, что взялся назвать мне все маски по именам и быть для меня проводником столь же полезным, как черт Асмодей для школяра Клеофанта. [14] Мы сели в той части зала, где было больше всего народу, и начали наш смотр.

— Было бы совершенно излишне, — сказал Франц, — называть тебе всех, кто будет проходить мимо. Многих привело на бал любопытство, желание быть замеченным или потребность чем-нибудь заполнить несколько часов досуга, для которого нет лучшего употребления. Такие люди встречались тебе везде, и они везде одинаково мало достойны внимания. Показать одного из них — значит показать всех, и природа так плохо позаботилась об их уме и характере, что можно, не слишком преувеличивая, сказать, что эти модные автоматы вышли прямо из рук Кателя.

Было бы, может быть, столь же бесполезно распространяться о людях, которых ты узнал так же быстро, как я, и чей характерный облик не ускользнул от твоей наблюдательности. К чему стал бы я показывать тебе этих оригиналов, которых узнает всякий? Их приметы уже известны общественному мнению. Вот мужчина с одутловатым лицом и черными курчавыми, недавно остриженными в кружок волосами, который неловко носит модное платье, старательно показывает всем свои руки, украшенные каждая полдюжиной перстней, и считает признаком хорошего тона раздражать женщин, окидывая их бесстыдными взглядами. Надо ли говорить, что это — оптовый торговец?

Если я покажу тебе высокого юношу, который смущенно ходит среди толпы, боится измять свой новый фрак и натыкается на встречных, заглядевшись на кариатиды, — нужно ли говорить, что это провинциал, совершающий свое первое путешествие? А та полнотелая женщина, которая так величественно носит остатки когда-то дорого оплачивавшейся красоты и презрительно проплывает мимо в своем пышном наряде, — разве ты не видишь, что это содержанка, уволенная в отставку временем и снова ищущая покупателя?