Так рассуждала про себя Силле по дороге к дому.

В подъезде она заметила, что сквозь дырочки почтового ящика рядом с газетой проглядывало что-то сине-красное.

Авиаконверт! Письмо!

Тут же у входа Силле оторвала край конверта и пробежала глазами написанные размашисто на одном листке слова матери, на другом — нанизанные спокойными ровными буковками отцовские строчки.

Родители были очень довольны Крымом… тенистый Симферополь… в натуральную величину сказочные богатыри в парке Пионеров… дальше на вертолете… солнечная белоснежная Ялта… соленое море… обжигающие камни… интересные люди…

Но у обоих была одна забота: «Как ты там… может, ты… не сделала ли ты… смотри ты… возможно, ты… не вздумай ты… будь ты…»

В конце маминого письма Силле прочла:

«Стало ли матери Индрека лучше? Привет Индреку!» Отцовская предпоследняя строчка гласила: «Что делает Индрек, как здоровье его матери?»

Так. Теперь она уладит разом все дела. С письмом в руках Силле направилась к Индреку. Смелости у нее теперь было на семерых: родители просили узнать о здоровье матери, требовалось передать их приветы.

Ответом на звонок была тишина.

Может, Индрек в больнице? Два дня назад ему позволили провести возле матери несколько минут. Возможно, теперь ему разрешили побыть дольше? После работы его вообще не видно дома. И лишь порой поздно в квартире слышится насвистывание. Что это за отлучки?

Силле вернулась в комнату, распахнула окно, уселась так, чтобы можно было видеть калитку, и принялась писать ответ родителям. О себе и своей работе сообщала только хорошее и радостное. Шестую страницу она начала так:

«Позавчера у нас в доме произошла неприятная история. Какая-то женщина из больницы…»

Бойко бежало перо, пока не достигло места, где надо было писать о здоровье матери Индрека. Индрек все еще не являлся.

Уже полдесятого.

Вечерний ветерок надувал занавески и разносил остро-сладкий запах японской сирени. Медно светились под закатным солнцем верхушки сосен. От них на стены падал желтый отсвет. В комнате чувствовалась прохлада, хотя днем стояла необычная жара. Вообще-то ждать Индрека лучше всего было во дворе.

Силле побежала в сарай, вынесла шланг и открыла кран. Шланг набухал и извивался, струя воды разлеталась тысячами капель, которые шурша обрушились на траву и наклонившиеся цветы.

Скрипнула калитка. Силле вздрогнула, и струя метнулась к макушке сосны. Силле повернулась спиной к калитке. Прежде чем Индрек не поздоровается и не пожелает успеха в работе, она не оглянется. Не то подумает еще, что его дожидаются. Просто день был очень жарким, анемоны совсем поникли — самое время полить. Каждому ясно, что человек вышел только за этим.

Не поворачивая головы, Силле прислушалась. Шорох и плеск воды заглушали шаги. Она напрягла слух. Индрек, должно быть, совсем рядом, уже за спиной. Сейчас он скажет… сейчас…

Руки держали шланг неподвижно, и вода устремлялась в одно место. На траве образовалась уже большая лужа.

Силле не могла дольше сдерживаться и глянула в сторону дома. Мелькнул серый свитер Индрека. Затем дверь медленно и тихо прикрылась.

Что же это такое?

Лужа на траве увеличивалась. Плеск воды все усиливался.

Силле решила утром поговорить с Эндлой. Но шедшие навстречу девочки на крыльце объявили:

— Что-то случилось. У бригадира совсем кислое лицо. Колет глазами, как иголками. Лучше не смотреть.

Эндла стояла возле двери. На осунувшемся лице бригадира не было даже подобия улыбки. Вместо узких губ лишь розоватая черточка. Эндла безмолвно кивала на приветствия, взмахом руки указывала, чтобы все шли к пианино. Возле столов никого не было. Девочки смущенно шушукались, наперебой высказывали предположения:

— Украли…

— …вынесли коробки…

— Слишком много едят…

Непроницаемо-серьезный взгляд Эндлы будто ножом обрезал громкие разговоры и смех шедших на работу школьниц. Наконец все были в сборе, и Эндла велела девочкам построиться в ряд.

— Будем маршировать? — спросил кто-то недовольно.

Бригадир не ответила. Она встала в голове строя и попросила следовать за собой.

— Прошу соблюдать тишину, не разговаривать, — сказала Эндла.