В прихожей заплаканная наследница, шмыгая носом, крепко обнимает Галку, виснет на ней и целует прямо в губы. Меня передергивает. Я чувствую себя переполненной впечатлениями, измотанной и с трудом выдерживаю долгую сцену прощания.

– Опять в отключке. Во дает, бляха-муха! – поделился слухач из раскрашенной машины, стаскивая наушники и потягиваясь. – Шабаш!

– Мне б такую житуху, – поддержал его коллега, отрываясь от газеты. – А бабы?

– Свалили!

– Сообщил?

– Ну! Все о’кей! Подхарчиться не мешает. Она теперь не скоро очухается.

Несколько минут в микроавтобусе сосредоточенно жевали. Потом тот, который читал газету, проговорил:

– Зачем она шефу нужна, не знаешь?

– Не знаю! Мне, например, она и даром не нужна! – заржал слухач. – Меня от пьяных баб с души воротит. Спросишь при случае.

– Ага, спросишь. У него спросишь!

– Ладно, кончай базар. Я сосну минуток тридцать-сорок, а ты послушай.

Мы не торопясь шли вдоль центральной улицы. Несмотря на поздний час – была уже половина одиннадцатого, – народу на улице было много. Никому в этот теплый вечер не хотелось сидеть дома. Улица звучала по-другому, иначе, чем зимой. Шорох шин, шагов, негромкие голоса людей, смех – все это сливалось в глухой ровный гул, разрезаемый вдруг резким звуком автомобильной сирены.

– Вы, кажется, подружились! – невольно в моем голосе прозвучали ревнивые нотки.

– Повезло девке, такое богатство обломилось!

– Я не о богатстве, – сказала я резко. – Я о ней самой. По-моему, она очень мало похожа на учительницу.

– Не скажи. Мою соседку – учительницу русского языка и литературы – вообще за блатную везде принимают. А эта ничего, кажется, своя в доску.

– И все?

– А что еще?

– Она тебе понравилась?

– При чем здесь я?

– Галина!

– Какая разница? Если честно, не очень.

– Почему?

– Откуда я знаю, почему. Может, я ей завидую! – Галка засмеялась. Тон у нее был самый благодушный.

– Я тебя серьезно спрашиваю! – я повысила голос. Я не смогла бы объяснить самой себе, почему мне так… плохо. Я испытывала удивительный дискомфорт, раздражение и тоску.

– Ах, серьезно? Ну, так бы и сказала! – Галка снова засмеялась.

– Я и говорю!

– Босячка она, твоя наследница! – бухает Галка. – Я, конечно, не знаю, какая была покойная генеральша, но эта – просто босячка.

– Покойная генеральша была личность. А почему – босячка?

– Не знаю, почему. Так я чувствую. Можно еще «халявщица» или «хабалка». А «босячка» – это любимое словечко моего папеньки. У него все, кто ему не нравился, были «босяки» и «босячки». Помнишь? Весь двор. А еще «шаромыжники». Это уже сантехники, дворники и слесари, у которых руки не из того места растут.

– Помню! Еще как помню! Сейчас так уже не говорят. Разве что, старшее поколение. Галка… – Я внезапно смолкаю.

– Что?

– Подожди! Подожди, дай сообразить. Дай мысли оформиться.

Галка выжидающе смотрит наменя.

– Кажется, я поняла, в чем дело. Да!

– Что? – выдыхает Галка почти испуганно.

– Галь, ты когда-нибудь задумывалась о том, что каждый человек говорит на своем языке?

– На родном?

– Нет, на языке своего класса, своей социальной группы, понимаешь? На языке, к которому он привык с детства. Можно, правда, поменять статус, получить образование, расширить кругозор, но все равно, в языке останутся словечки, которые выдают его происхождение. Помнишь «Пигмалиона»?

– Это где профессор обучал уличную девушку?

– Почему «уличную»? Элиза Дулитл не была уличной девушкой. Она была просто девушкой с улицы. Две большие разницы. Но не в этом дело. Я недавно встретила вдову профессора Вербицкого, помнишь, они жили в нашем старом доме, на втором этаже? Профессор был такой большой, красивый старик, помнишь? Ходил с палкой, чуть прихрамывал.

– Помню. И что?

– Ты помнишь, как он говорил?

– Как?

– Он говорил «фенумен», с ударением на втором слоге, «виноват-с», «простите великодушно», маму мою называл «милостивая сударыня», а нас – «молодыми барышнями». И еще одно словечко говорил – «реникса»! «Форменная реникса». Помнишь?

– «Реникса»? Не помню! Что такое «реникса»?

– Слово «чепуха», прочитанное как будто по-латыни. Это из рассказа Чехова. Учитель написал на сочинении ученика «чепуха» – по-русски, а тот прочитал как «реникса», по-латыни, и не понял, что это значит.

– И что?

– А то! А Сеню из первой квартиры помнишь? – воодушевленно продолжала я. – Он в доках работал. Сеня говорил «е-мое», «ехай сюда», «елы-палы», «калэмэнэ». Однажды у него болел ребенок, он пришел к маме за консультацией и рассказал, что «у малого дно подорвало – срет и срет без продыху кажинный день, уже цельную неделю»! А гражданин мира Юра Швальбе! У него речь вообще воляпюк. «Шлемазл», «о’кей», «поц», «крейзи», «булшит» от зубов отскакивают. А возьми твоего Павлушу! Ты обращала внимание, как он говорит? «Юзер», «комп», «апгрэйдать» или… «программа глючит»! Типичный профессиональный сленг. Или актриса Элла, например! Она сказала мне тогда: «Я продрогла!» Я этого слова лет двадцать не слышала! Говорят «мне холодно» или «колотун». Мой дядька, например, говорил «зусман». «Зусман как на псарне!» А ты как бы сказала?