— Это невозможно, — прошептал Пирс, развязав шнурок нижних юбок.

При этом он пощипывал губами мочку уха Жоржетты. Эти упоительные авансы заставили ее забыть, о чем шла речь, и потому она невнятно спросила: «Что?» — и завела руки за спину, к шнуровке корсета. Пирс мягко отвел ее руки:

— Ты не можешь наскучить, милая.

Шнуровка ослабела, корсет соскользнул на пол следом за кринолином со всеми его обручами. Со вздохом облегчения она переступила через груду одежды, повернулась и увидела, что муж все еще одет.

— Ты что, еще только рубашку расстегнул?

— Если помнишь, я был занят, помогая тебе, — засмеялся Пирс, берясь за брюки. — Не терпится забраться в воду с жалким, ничтожным шулером? И ты готова прожить жизнь с таким, как я? Впрочем, ты только что сказала, что, возможно, останешься ненадолго.

— Я не знаю… это зависит от одной вещи.

— От какой?

— Как ты ко мне относишься.

— А ты ко мне? Помни, ты дала зарок говорить только правду!

— Я… как бы это… ну хорошо, хорошо! Я люблю тебя, Пирс Кингстон! Доволен?

Он привлек Жоржетту к себе и наклонился к ее лицу. Светлые глаза его потемнели.

— Повтори!

Это было непросто произнести и в первый раз. Ее сердце забилось чаще, в горле пересохло.

— Я люблю тебя… — совсем тихо произнесла она.

— Я тоже люблю тебя, — сказал Пирс. — Люблю за все, понимаешь: за цвет твоих волос и глаз, такой особенный, такой неповторимый, и за твой невозможный характер, но больше всего за то, что ты носишь моего ребенка.

— Ну, конечно! — воскликнула Жоржетта с горечью, вырываясь. — Из-за ребенка и только из-за ребенка! Все остальное во мне к этому просто прилагается! Ты никогда обо мне не думал, а я… я так хочу в Луизиану! Мне туда нужно, пойми! Там мой дом!

— В Луизиану мы вернуться не можем. Никогда не могли, а теперь, когда ты ждешь ребенка, особенно, — ответил Пирс с неожиданным отчуждением.

Жоржетта схватила с пола платье, намереваясь одеться. На минуту она позволила себе вообразить общее будущее с этим человеком! Она лгала, верно, зато он умалчивает!

— Ладно, — решительно сказал Пирс, выдергивая платье у нее из рук. — Твоя взяла. Я расскажу тебе все, хотя надеялся обойтись без этого. Я ублюдок, дорогая женушка.

— Тоже мне, новость!

— Я ублюдок в буквальном смысле, а не в переносном, — с горькой иронией продолжал Пирс. — Мой отец — Уилтон Чейз Ланж, владелец плантации к северу от Батон-Руж.

— Что? Ты сын самого Ланжа? — изумилась Жоржетта.

— Позволь мне продолжать. Моя мать была не женой его, а всего лишь любовницей. До определенного возраста я понятия не имел о своем происхождении, а то, что отец никогда не навещал меня, списывал на его занятость и суровый характер. Когда мне было шесть, законная супруга отца, урожденная Моро — ты знаешь, конечно, что это одно из самых влиятельных семейств на Юге, — впервые узнала о нас с матерью. Отец ее побаивался. Желая защитить нас… или, может быть, себя самого, он отослал меня в закрытую школу для мальчиков, в Пенсильванию. Я ненавидел и школу, и город, а главное — разлуку с матерью, и так горевал, что ученики постарше писали ей за меня письма, когда я еще не умел. Я передавал в них просьбу вернуться домой, однако мать не позволяла. Она отвечала, что однажды я скажу ей за это спасибо. Тогда я не понимал, что она имеет в виду, но лет через десять понял! Меня вызвали к директору и поставили в известность, что отец мой скончался и что его фамилия оказалась вовсе не Кингстон, а Ланж. И еще: что его вдова Симона Ланж отказывается в дальнейшем платить за мое обучение.

— Ну и что же? — сочувственно заметила Жоржетта. — Не ты один столкнулся с этим. Есть люди, пережившие крах всех своих надежд и все же сумевшие начать жизнь сначала. Значит, ты боишься вернуться потому, что на тебя могут косо посмотреть? Подумаешь! Они того не стоят, эти снобы!

— Это еще не все.

Пирс произнес это ровным тоном, но у нее почему-то оледенели руки.

— Сейчас ты узнаешь то, что может разрушить наш брак. Постой, выслушай! Когда я вернулся в Новый Орлеан, то узнал, что моя нежная, изящная, образованная мать служит во французском борделе. Потому-то она и не позволяла мне приехать.

Эта новость и в самом деле поразила Жоржетту. Первой ее мыслью было: бедный, бедный Пирс! Она сделала попытку взять его за руку, но он резко отдернул ее.

— Если ты думаешь, что я виню мать за это, ты ошибаешься. У нее не было выбора, разве что умереть с голоду. Даже перестав быть рабыней, она все равно осталась квартеронкой.

Кровь бросилась Жоржетте в лицо, потом отхлынула так резко, что она едва не потеряла сознания. К счастью, Пирс стоял спиной к ней и не видел ее потрясения.

— Ты сказал… квартеронкой?

— Вдова отца сделала все, чтобы этот факт стал достоянием всех и каждого. Да, моя мать квартеронка, а это значит, что и во мне течет негритянская кровь. Как ни мала ее доля, для южан я «с дегтем». Меня подвергли остракизму, перестали принимать, друзья отвернулись. Пришлось зарабатывать себе на жизнь за карточным столом… для начала в том же борделе, где служила мать. — Не поворачиваясь, он издал едкий смешок: — Ну что? В твоей душе я низвержен с пьедестала? Поначалу я пытался уговорить мать уехать со мной. Но она отказалась наотрез. По ее мнению, в этом не было смысла. «Все кончено, — сказала она мне, — все кончено…»