В годы войны в составе фронтовой артистической бригады Театра имени Моссовета Ирина ездила с концертами на фронт, выступала в клубах частей и соединений Северного и Балтийского флотов. Их маленькую артистическую бригаду перевозили из одной части в другую на торпедных катерах, а вокруг, как вспоминала она, в холодных темных водах шныряли немецкие подводные лодки… С войны Ирина привезла награды — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов», почетную грамоту Комитета по делам искусств и значок отличника военно-шефской работы… Как это было ничтожно мало по сравнению с тем, что вынесла эта мужественная и отважная женщина, которая всю жизнь чувствовала на себе ответственность положения дочери великого Шаляпина.

Только в 1946 году полностью восстановилась связь с миром, и Иола Игнатьевна регулярно стала получать письма детей. «Милая и дорогая мамочка! — писал ей Федя после большого перерыва. — Часто, часто думаю о тебе. Ты так далеко от нас, что трудно себе представить день нашей встречи. Мы так мало знаем о вас…» Со дня их последней встречи прошло уже десять лет. Советский Союз по-прежнему оставался отделенным от мира железным занавесом, и поэтому казалось, что они живут не только в разных странах, но на разных планетах, в разных мирах. И даже после обшей победы в борьбе с нацизмом они оказывались отрезанными друг от друга не меньше, чем прежде.

В этом же своем первом послевоенном письме Федя сообщил маме о смерти Рахманинова, с которым он постоянно встречался в Америке. Федя и раньше часто писал о Рахманинове. В 1941 году он, например, описал матери одну из своих встреч с Рахманиновым в Лос-Анджелесе: «Недавно здесь концертировал Сергей Васильевич Рахманинов. Он меня очень любит, и мы с ним большие друзья. Как только он приезжает, он немедленно звонит мне, и я автоматически делаюсь его шофером и развожу его по концертам, делам и гостям. Всегда бываем вместе. Кроме того, я рассказываю ему всякую ерунду, и он от души хохочет. Бесконечно интересны разговоры о музыке. Говорим очень интимно, так что даже рассказал мне, как он сочиняет музыку и как это творчество происходит. Этого он никому не рассказывает…»

У себя в Лонг-Айленде Рахманиновы часто приглашали к ужину гостей. «На громадной террасе в доме были расставлены небольшие столики, на которых сервировалась еда, — писала в воспоминаниях Наталья Александровна Рахманинова. — Все стены террасы были покрыты цветами, и всюду горели лампы. Было очень красиво и удобно. Приезжали Бертенсон, Горовицы, Федя Шаляпин, Тамировы, Ратовы. Было очень весело и оживленно. Приехал раз и Артур Рубинштейн с женой. Раз обедала чета Стравинских, в свою очередь пригласивших нас на обед».

Однажды, вспоминал Федя, Рахманинов поставил пластинку с «Элегией» Массне, которую пел Шаляпин, и все, притихнув, слушали. А у Феди было такое чувство, как будто отец не умер, а просто уехал куда-то на гастроли. Он так приучил их к своим постоянным отлучкам, что они не испытывали острого чувства потери…

Но вот в марте 1943 года умер и Рахманинов. Еще в феврале, смертельно больной, он выступал с концертами в Америке. «Выехав утром из Нью-Орлеана в Калифорнию, в пути Сергей Васильевич во время кашля заметил появившуюся кровь из горла, — вспоминала Н. А. Рахманинова. — Мы оба сильно испугались. Я немедленно уложила его на кушетку и давала глотать кусочки льда. Мы послали телеграмму Феде Шаляпину в Калифорнию с просьбой встретить нас на вокзале в Лос-Анджелесе и предупредить доктора Голицына о нашем приезде. Кроме того, конечно, телеграфировали дочери Ирине о случившемся. В поезде же мы получили ответ от нее… Когда мы приехали наконец в Лос-Анджелес, нас встретили Федя Шаляпин и Тамара Тамирова, захватившие кресло для передвижения. Тут же стоял ambulance [29] для перевозки Сергея Васильевича в госпиталь и доктор, извещенный Ириной телеграммой о времени нашего приезда…»

Рахманинова поместили в госпиталь, но ненадолго. У него оказалась последняя стадия рака, не оставлявшая надежды на излечение, и вскоре его выписали домой.

В последние недели умирающего Рахманинова навещали многие его друзья, но болезнь быстро прогрессировала, силы его таяли, и вскоре, кроме Феди, к нему уже никого не пускали. За несколько дней до смерти Федя сам постриг его, «как всегда, под машинку». Он оказался одним из тех немногих — самых близких! — Рахманинову людей, которых тот хотел видеть в последние минуты своей жизни. Возможно, Федя, во всем так похожий на отца, напоминал ему молодого Шаляпина, яркое, многообещающее начало их общей артистической молодости…

28 марта Рахманинов скончался. Гроб с телом был выставлен в церкви иконы Божией Матери «Взыскание погибших», находившейся на окраине Лос-Анджелеса. Наталья Александровна не захотела делать посмертной маски, и Федя на свой страх и риск пробрался ранним утром 30 марта в церковь и при тусклом свете одинокой лампочки сделал последние зарисовки лежащего в гробу Рахманинова.

Однако связи великого композитора и с другими членами шаляпинской семьи были не менее тесными. В том же 1946 году, когда Иолу Игнатьевну настигло это письмо Феди, возвещающее о начале нового, послевоенного, периода в их жизни, она получила от Рахманинова еще один прощальный привет. В начале года в Москву прибыл портрет Рахманинова, который сделал в 1940 году Борис. Это был один из лучшихпортретов композитора, о чем вскоре стало известно в Советском Союзе, и по окончании войны директор Музея музыкальной культуры Е. Н. Алексеева отправила Борису телеграмму с просьбой сообщить условия возможного приобретения портрета. 11 января 1946 года Борис ответил ей, что уже передал портрет генеральному консулу в Нью-Йорке В. А. Казаньеву. «Я счастлив принести этот дар моей Родине», — заявил он и попросил, чтобы по прибытии портрета в Москву об этом сообщили его матери и сестре.

Портрет Рахманинова работы Бориса был выставлен в Московской консерватории. Узнав об этом, Иола Игнатьевна побежала смотреть его. Портрет произвел на нее огромное впечатление. Рахманинов был на нем как будто живой, а его руки привели ее в восторг. Об этом она потом написала Борису: «Мне показалось, что вот сейчас они двинутся, и он заиграет так же чудно, как он играл». И можно ли было подумать, что этот замечательный портрет создал ее сын!

В сентябре этого же года Борис прислал матери в Москву журнал «Тайм», где он сотрудничал уже много лет, с репродукциями своих работ. Иоле Игнатьевне особенно понравились портреты Тосканини, Рахманинова (Борис рисовал его дважды) — этих людей, оставивших заметный след в искусстве XX века, она знала когда-то…