Вася поинтересовался, как зовут барышню, и не спеша направился на улицу. Ему показалось, что людей стало еще больше. И вроде не идут, а топчутся на месте, наверное, площадь у дворца переполнилась до отказа. А желающих увидеть царя конца края нет, весь Питер вышел на улицы. И Васе тоже захотелось побывать на Дворцовой площади. Хотя бы издалека увидеть, какой он из себя, этот царь–государь. Пробиваться сквозь плотно сомкнутые ряды было очень трудно. Ругались. Толкали. Какой-то сердитый краснолицый толстяк стукнул по шее. Вася думал лишь о том, как бы поскорее добраться до Александровского сада. А там можно залезть на забор или дерево и все высмотреть.

Люди вздрогнули — на площади гулко грянул и тяжело прогрохотал по Невскому ружейный залп. И это грозовое, тревожное громыхание остановило огромную толпу. Вася услышал вокруг себя удивленные и встревоженные голоса:

— Стреляют? В народ палят? Не может быть. Это холостыми. Да что там — салютуют!

Люди торопливо успокаивали друг друга, но вперед не шли, приподнимались на носках, прислушивались, всматривались, словно пытались рассмотреть, что делается там — у Зимнего дворца.

Один за другим, сотрясая жалобно звенящие стекла, прогремели оглушающие залпы, и толпа хлынула назад, растекаясь по прилегающим к Невскому улицам.

Бежать Вася не мог. Его несла стремительная, нарастающая людская волна. Было страшно: а вдруг споткнешься, упадешь, и тогда побегут по тебе, как по доске, растопчут. Или грохнут о фонарный столб, притиснут к стене дома. А сзади неудержимо накатывается леденящий цокот копыт: это, разрезая лавину бегущих людей, мчатся по Невскому казаки. Нырнуть бы в какие-нибудь ворота, да нельзя — их наглухо закрыли напуганные хозяева. Спасаясь от нагаек, манифестанты метнулись вправо — к Гостиному двору. Васю прижали к стене. Задыхаясь от тяжести навалившихся тел, он видел, как откормленные, сильные кони грудью сбивали людей, мяли копытами ползущих по мостовой. Видел, как багровые от мороза и водки казаки, перегибаясь то вправо, то влево, легко и ловко хлестали по плечам и .. лицам и смеялись, когда им удавалось свалить с ног напуганных, спасающихся от гибели рабочих.

Наряд проскакал к Литейному, и люди отпрянули от стены. Вася обрадовался—дышать стало легче. Вытер капли пота и вдоль Гостиного двора стал пробираться к Садовой улице. Заметил: на опустевшей мостовой Невского валяются шапки, калоши, муфты и иконы. Впереди идущий рабочий тяжелым сапогом наступил на брошенный кем-то портрет царя. Приторно розовое, холеное лицо звонко хрустнуло, словно раздавили лед на лужице.

Рядом с рабочим шел старик с обнаженной седой головой. Его белый полушубок был залит кровью. Глухо и тоскливо произносил одни и те же слова:

— Все кончено… Все кончено…

Рабочий повернулся к нему, сказал сердито:

— Все только начинается, отец.

— Все кончено! Расстреляли веру в царя и в бога.

— Ничего. Отольются наши слезы. Придет время, и царя расстреляют.

Рабочий круто повернул на Садовую и ускорил шаги. Вася последовал за ним. Ему понравилась смелость этого большого, сильного человека. Говорит прямо о том, что думает.

За широкой, надежной спиной незнакомого спутника шел до Горсткиной улицы. Хотелось поскорее рассказать Петру обо всем, что видел и слышал в этот страшный день.

У дома встретил хозяин.

— Ты где это пропадаешь, окаянный пошехонец? Угробят дурака, а потом за тебя отвечай. Вот пакетик— отнеси по адресу.

Вася взглянул на пакет, оробел.

— На Литейный. А там казаки носятся. Бьют народ…

— А ты не будь олухом, обойди стороной. Зря никого не тронут.

Вася хотел сказать: «Сегодня многих зря тронули» — но вовремя удержался. Даст по шее. Спрятал пакет в потайной карман и торопливо зашагал к Фонтанке. На углу остановился, прислушался. От Невского доносился скрежет железа о камни. Догадался — это дворники сдирают с панелей и мостовых застывшие капли крови. Зябко вздрагивая, побрел к Аничкову мосту. Замер, уловив тревожный цокот копыт. С нарастающим озлоблением подумал:

«Все еще рыскают, стараются. В Питере-то можно воевать, это не то что с японцами. Хоть бы кто-нибудь сдачи дал».

Вася потер озябшие руки и так же медленно двинулся дальше…

Когда возвращался на Горсткину улицу, услышал частые выстрелы — похоже, что на Васильевском острове. Нашлись смелые люди, бьют погромщиков.

В купеческий дом Вася вернулся поздно вечером. На полу валялись листки из разодранных книг и тетрадей. Одеяло скомкано, подушка распорота. «Кто же это здесь хозяйничал? — с тревогой подумал Вася. — И в моем углу, видать, шарили, все перевернули…»

Скрипнула дверь. Вошла кухарка, сказала укоризненно:

— Заявился… Пойдем, обед подогрею…

— А кто здесь был, Мария Васильевна?

— Приходили жандармы, искали какие-то запретные листки. Петюшку-то нашего на улице арестовали. Казачьего офицера вдарил, не то булыжником, не то поленом. И у меня выпытывали, что говорил Кузнецов и поздно ли приходил домой и не было ли у него какого оружия. Я им все честь по чести высказала…

— Что высказала?

— Хвалил щи и кашу, по кухне помогал, а с оружием на меня еще никто не ходил. Я человек, а не медведица. А тебя если будут спрашивать, прикинься глупеньким. Дурачков не трогают. Да ты что вроде пришибленный?