— Неужели вы и впрямь хотите сказать, что это взращенное в роскоши дитя теперь без гроша за душой? — спросила мадам.

— У меня есть крохотные сбережения, — сказала мисс Андерсон. — Совсем ничтожные. Разумеется, мы могли бы продать этот дом, но куда нам в этом случае податься? Ведь он принадлежит Локите, и мы не платим за его аренду, так что дешевле нам оставаться жить здесь.

— Гораздо дешевле! — твердо заявила мадам. — Аренда в Париже дорожает не по дням, а по часам. Барон Гусман снес самые дешевые дома, а на их месте выстроил служебные здания.

В то время на это обстоятельство сетовал весь Париж, и мисс Андерсон промолчала, не желая продолжать тему.

— Как вы полагаете, мадам, не могла ли Локита быть вам полезной в занятиях с вашими ученицами и таким образом иметь небольшой заработок?

— Пустая трата времени и таланта! — отрезала мадам. — Она должна выступать на сцене!

— Это невозможно, — не соглашалась мисс Андерсон. — Решительно невозможно.

В общей сложности не меньше сорока восьми часов провели эти женщины в ожесточенных спорах, и всякий раз мисс Андерсон твердила то же самое; и однако, когда тучи сгустились окончательно, она капитулировала.

— А почему я не могу воспользоваться деньгами, которые достались мне после папиной смерти? — спросила Локита, когда ей было объявлено о принятом решении.

— Потому что твоя тетя — сестра отца — нечистоплотная проныра, — ответила мисс Андерсон. — Твой отец всегда опасался, что она вынюхает о твоем существовании.

— Но почему же ей нельзя знать о моем существовании?

И еще до того, как мисс Андерсон ответила, она знала, что та ей скажет.

— Существуют причины, и самые серьезные, по которым факт твоего существования следует держать в глубокой тайне.

— Но разве теперь, когда умер папа, ты не расскажешь мне все?

— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — обещала мисс Андерсон. — Но не сейчас. Сейчас это невозможно.

К этому слову Локита прониклась ненавистью.

«Невозможно» было поступать так и этак, «невозможно» было заводить друзей, нынче стало «невозможно» обсуждать князя Ивана Волконского, — уже не говоря о том, чтобы принять его цветы и подарок.

И все же, несмотря на бесчисленные «невозможно», слетавшие с уст Энди, ей было позволено теперь зарабатывать колоссальные, как ей представлялось, суммы на сцене императорского театра «Шатле».

Разумеется, владельца театра и режиссера, которые должны были взглянуть на ее танец, привела с собой мадам Альбертини.

Едва завидев этих двоих мужчин, Локита тотчас уверилась в том, что они настроены крайне скептически к исполнению, которое им собираются показать в этом крохотном домике на окраине Булонского леса.

Ей представилось, как губы их кривятся, чтобы процедить: «Любительщина» или «Нет, об этом не может быть речи».

Войдя в малую гостиную, в сюртуках, с тростями, не оставив в прихожей шляп с высокими тульями, они расселись на диване. Мадам подошла к роялю.

— Не волнуйся, милочка, — негромко сказала мадам своей воспитаннице. На Локите было тогда скромное белое платьице, которое она обыкновенно надевала к занятиям.

Она твердо решила подавить волнение: она знала — это проверка ее таланта. Но помимо прочего ее не покидала уверенность, что отец от всего сердца пожелал бы ей показать лучшее, на что она способна.

Тогда она подумала о тех хлопотах, что взяла на себя мадам: привела сюда этих господ, сломила сопротивление Энди.

И вот снова мысли об отце, и это принесло облегчение.

Она стала танцевать для него, как бы по его просьбе, — так всегда бывало во время его посещений; ей казалось, что она рассказывает ему не только о том, что творится в ее уме и сердце, но и чем жива ее душа.

Она танцевала, позабыв обо всем, вокруг, помня лишь о своем бессловесном рассказе…

И, лишь закончив танец, вслушиваясь в оторопелое молчание присутствующих мужчин, она догадалась, что то была безоговорочная победа.

Проезжая теперь по Булонскому лесу, Локита вдруг поймала себя на диковинном ощущении.

Оно до такой степени отличалось от привычных для нее эмоций, что ей стало не по себе.

Ей вдруг страстно захотелось станцевать только для князя Ивана Волконского, увидеть в его темном взоре признание и восторг.

Она знала, что прошлым вечером, до того как спуститься к служебному входу, он сидел в зрительном зале. Он был в числе сотен других неистово рукоплескавших ей людей, требовал ее выхода к публике, что, в свою очередь, также было запрещено Энди и даже особо оговаривалось в ее контракте.