Летом этого же года Йен возобновил общение с Ричардом Буном, менеджером The Buzzcocks. Он надеялся, что Ричард сможет как-то помочь группе, но, когда тот предложил название Stiff Kittens /«Окоченелые котята», Йен был глубоко возмущен — скорее всего, потому, что оно звучало так же, как и название любой другой панк-группы. В конце концов они остановились на Warsaw — от «Warsawa» с альбома Боуи «Low»; по сравнению с прочими группами, на которые имена лепили как ярлыки, это было чем-то своеобразным.

В воскресенье 29 мая 1977 года Warsaw впервые приняли участие в сборном концерте в The Electric Circus. Их не смутило, что на сцене в тот вечер были знаменитости того времени: The Buzzcocks, Penetration, Джон Купер Кларк и Джон Почтальон. Тони Тэбак, с которым они раньше не играли, сидел за ударными.

У Тони были вальяжные манеры, он держался будто богач из высшего общества. Было очевидно, что он не совсем вписывается в группу, но ребята старались этого не замечать, потому что любили его. Обзор концерта в Sounds Йена раздосадовал. Автор статьи, Йен Вудс, придрался к Бернарду: счел, что у того вид выпускника частной школы.

Пол Морли уже тогда заинтересовался группой. Хотя ему было очевидно, что они только учатся играть и петь, он в то же время увидел в них что-то особенное. Пол написал в NME: «В них есть искорка самобытности — это означает, что они еще зажгут... Они мне понравились, а через полгода будут нравиться еще больше».

Однажды выйдя на сцену, они были уверены, что новые концерты последуют очень скоро. Начались раздражающие и неизбежные споры с другими группами о том, кто будет хедлайнером, кто привезет оборудование, кто за него заплатит, и так далее.

Вскоре объявился некий Мартин Ханнет по прозвищу Зеро — студент Манчестерского университета. Он вместе со своей подругой Сюзанной О’Хара начал продвигать местные группы. Они организовывали тусовки в самых непривлекательных местах, в том числе на Девас-стрит, в одной развалине, которую прозвали Сквот, Берлога. Хуже нельзя было придумать: все соседние постройки уже снесли, и Сквот одиноко стоял, ожидая своей участи, — и все-таки туда до сих пор приезжали играть. Оказавшись там в первый раз, я подумала, что никакого концерта не будет: не поверила, что там есть электричество.

Мартин и Сюзанна включили Warsaw в список «своих» групп и стали приглашать на концерты, чем ребята были очень воодушевлены. Второй концерт не заставил себя ждать: 31 мая Warsaw играли в Манчестере, в Rafters, небольшом баре, который находился под клубом Fagins. Мы с Йеном были там и раньше: еще до свадьбы ходили на концерт The Troggs. Весь июнь 1977 года Warsaw выступали то там, то в Сквоте. На одном из концертов в Rafters случилась накладка: Мартин Ханнет сказал Fast Breeder (чьим менеджером был друг Тони Уилсона, Алан Эразмус), что поставит их последними, — и то же самое пообещал Warsaw. Две группы спорили весь день. К десяти вечера никто не успел даже провести саундчек. Fast Breeder все-таки отправились на сцену первыми, поняв, что люди начали расходиться.

Когда Йен наконец вышел на сцену, он был настолько пьян и зол, что швырнул об пол стакан с пивом и поранил ногу, так что оставшиеся зрители хотя бы запомнили группу. Так как концерт проводился посреди недели, я осталась Дома: один из нас должен был встать с утра на работу. Той Ночью Йен разорвал свои кожаные джинсы в клочья, но мне удалось их аккуратно зашить. Несмотря на состояние брюк, я решила, что сам он не поранился. В действительности порезы на ногах были такими глубокими, что оц разделся в темноте, чтобы я ничего не увидев. Я думаю, он уже начинал терять самообладание на сцене, но явно не хотел, чтобы я видела его таким. На концертах, куда я приходила, он ничего подобного не вытворял.

Йен воодушевился, когда им предложили выступить на разогреве у Johnny Thunders and the Heartbreakers в Rafters, Той ночью группу впервые вызывали на бис — восторг и гордость, которые я испытала от первого успеха, не сравнить ни с чем. После этого они стали получать больше приглашений и уже не ограничивались одними местными площадками, например, выступали в клубе Eric’s в Ливерпуле.

Мы подготовили треугольную комнату Йена для написания будущих шедевров. Стены выкрасили в небесно-голубой, постелили синий ковер, поставили синий диван и повесили синие шторы. На сине-голубом фоне выделялись лишь несколько красных пятен: красные лампочки и красный телефон. На стене висела старая стереограмма. Йен не сходил с ума по дорогим проигрывателям: ему было все равно, на чем слушать записи.

В Маклсфилде мы практически никуда не ходили, а ездили в центр, в Манчестер. Если же оставались дома, то Йен уходил в синюю комнату и допоздна писал, прерываясь лишь на то, чтобы взять очередную чашку кофе, которую я протягивала сквозь клубы сигаретного дыма. Я не протестовала: мы считали, что это просто этап, который ради будущей карьеры необходимо пройти. Я никогда не следила за его работой, никогда не сомневалась, что его песни могут быть чем угодно, но они будут лучшими.

Молодежь в Маклсфилде в основном по-прежнему слушала тяжелый рок. Жизнь и мода в маленьких городках по крайней мере лет на десять отставали от того, что происходило в Манчестере. В его атмосфере витало нервное ожидание, как будто всех скоро захлестнет одной огромной волной и каждый надеется быть на гребне. Бар «Ранч» на Стивенсон-сквер был излюбленным местом встреч. Стоило пройти по Маркет-стрит, как обязательно встречался кто-нибудь из The Buzzcocks или The Worst. Центр города будто притягивал всех, никто не хотел упустить ни единой встречи, ни малейшей возможности. Никто не ждал, пока его заметят и признают. Вместо этого каждый выбирал себе дело по вкусу — и немедленно начинал фотографировать знаменитостей, писать о них, продюсировать, а то и сам становился музыкантом. Намеренно игнорируя лондонскую сцену, манчестерцы были полны решимости сделать свой город новой музыкальной столицей.