— Что же я делал?

— Как что? Вы, дружок, вообще ничего не делали, в этом-то вся трагедия: вы ничего не делаете.

— Думаю даже, что я никого никогда не любил, — продолжал Симон.

— Я вовсе не требую, чтобы вы влюбились в меня или в нашу старушку Алис, — взорвался мэтр Флери. — Прошу вас только об одном — работайте. Есть пределы и моему терпению.

— Всему есть предел, — раздумчиво подхватил Симон. Он почувствовал себя погрязшим в мечтах, в бессмыслице. Будто он не спал дней десять, не ел, умирает от жажды.

— Вы что, издеваться надо мной вздумали?

— Нет, — ответил Симон. — Простите, пожалуйста, я приложу все старания.

Пятясь задом, он вышел из кабинета, сел за стол и, не замечая удивленного взгляда мадемуазель Алис, обхватил голову руками. «Что это со мной? — думал он. — Да что же это со мной?» Он пытался вспомнить: детство, проведенное в Англии, студенческие годы, увлечение, да, увлечение в пятнадцать лет подругой матери, которая и просветила его в течение недели; легкая жизнь, веселые друзья, девушки, дороги под солнцем… все кружилось в памяти, и ни на чем он не мог остановиться. Возможно, ничего и не было. Просто было ему двадцать пять лет.

— Да не расстраивайтесь вы, — сказала мадемуазель Алис. — Вы же знаете, он отходчивый.

Он не ответил. Он рассеянно чертил карандашом по бювару.

— Подумайте о вашей подружке, — продолжала, уже встревожившись, мадемуазель Алис. — А еще лучше — о деле Гийо, — поправилась она.

— Нет у меня никакой подружки.

— А как же та, с которой вы встретились нынче утром, как ее зовут?

— Не знаю.

И верно, он не знал даже ее имени. Ничего не знать о ком-то в Париже — уж одно это было чудесно само по себе. Было нечаянной радостью. Существует кто-то, про кого можно придумывать круглые сутки все, что заблагорассудится.

Растянувшись на кушетке в гостиной, Роже, усталый, медленно покуривал сигарету. Мало того, что он провел утомительный день на дебаркадере, следя за прибытием грузовиков, — когда он уже совсем собрался идти завтракать, пришлось срочно выехать на Лилльское шоссе, где произошла авария, которая обойдется ему в сто с лишним тысяч франков. Поль убирала со стола.

— Ну а как Тереза? — спросил он.

— Какая Тереза?

— Мадам Ван ден Беш. Сегодня утром я, бог знает почему, вдруг вспомнил ее имя.

— Все устроилось, — ответила Поль. — Я займусь ее квартирой. Я тебе нарочно ничего не сказала, я же знаю, что у тебя куча неприятностей…

— Значит, ты полагаешь, что я способен огорчиться, узнав, что у тебя больше нет неприятностей. Так, что ли?

— Нет, я просто думала, что…

— Ты, Поль, очевидно, считаешь меня чудовищным эгоистом?

Он сел на диван, уставился на нее своими голубыми глазами; вид у него был свирепый. И ей же еще придется его успокаивать, клясться, что он лучший из людей — в известном смысле это было правдой — и что он дал ей много счастья. Она подсела к нему.

— Ты не эгоист. Ты слишком занят своими делами. Естественно, ты о них и говоришь…

— Нет, я хочу сказать: в отношении тебя… Считаешь меня чудовищным эгоистом?

Он понял вдруг, что думал об этом целый день, очевидно с тех самых пор, как накануне оставил ее у подъезда и заметил ее смятенный взгляд. Она колебалась: ни разу еще он не задавал ей такого вопроса, и, возможно, сейчас-то и наступила минута для откровенной беседы. Но сегодня она чувствовала себя уверенно, в хорошем настроении, а у него такой усталый вид… Она не решилась.

— Нет, Роже, не считаю. Правда, бывают минуты, когда я чувствую себя немножко одинокой, не такой уж молодой, не всегда могу за тобой угнаться. Но я счастлива.

— Счастлива?

— Да.

Он снова прилег на диван. Она сказала «я счастлива», и тот третьестепенный вопрос, который мучил его целый день, отпал сам собой. Вот и хорошо

— Послушай-ка, все эти случайные истории, они… словом, ты отлично знаешь им цену.

— Знаю, знаю, — подтвердила она.

Она поглядела на него, на его закрытые глаза; какой он все-таки ребенок. Лежит себе на диване, такой большой, такой грузный и спрашивает совсем по-детски: «Ты счастлива?» Он протянул к ней руку, она взяла ее в свои и села рядом. Он все еще не открывал глаз.

— Поль, — произнес он. — Поль, ты ведь знаешь, без тебя Поль…

— Знаю…

Она склонилась над ним, поцеловала в щеку. Он уже спал. Неуловимым движением он высвободил руку из рук Поль и положил ладонь себе на сердце. Она открыла книгу.

Через час он проснулся, очень оживленный, взглянул на часы и категорически заявил, что самое время идти танцевать и пить, чтобы забыть все эти чертовы грузовики. Поль клонило ко сну. Но если Роже заберет себе что-то в голову, никакие доводы не помогут.