Чарли осторожно поднялся на несколько ступенек, так что голова его оказалась на уровне капитанского мостика, но туда не осмелился взойти. Он взирал на происходящее с пониманием, как один укушенный смотрит на другого укушенного, и одновременно с опаской потерпевшего.

– Ну так что? Вы ничего не можете сделать?.. – орал Элледок скорее с ненавистью, чем с отчаянием. – Да я вас выпотрошу, уволю в Каннах, месье Болленже, – заявил он, по всем правилам употребляя для обозначения каждой из эмоций подлежащее, глагол и дополнение. – Позовите хотя бы месье Пейра, ну же… – умолял он (ибо смелость данного лица была описана ему раз десять в десяти вариантах, каждый из которых, впрочем, соответствовал реальности).

И пока капитан визжал и стонал голоском евнуха, Чарли сбежал вниз, пытаясь стереть со своего лица выражение глубокого удовлетворения. «Капитан Элледок, которого терроризировал бульдог!» Не хватало еще рассмеяться! Не рассмешил он и Жюльена, который в эту ночь спал не больше трех часов и который прибыл на место пытки в халате, невыспавшийся и растерянный.

– Но почему именно я? – с грустью бормотал он во время довольно длительного перехода из каюты на полуют. – Но почему все сваливается именно на меня? Я уже отшвыривал эту собаку, и не без удовольствия, мой дорогой Чарли, однако я не чувствую в себе готовности проявить такой же героизм ради Элледока. Вы меня понимаете…

– Но он же захочет моей смерти, – заявил в ответ Чарли, – если его немедленно не вырвут из ее пасти. Он одновременно взбесится и почувствует себя униженным, и это ляжет тяжким грузом на весь круиз… Да, кстати, что еще на вас сваливается, как вы говорите?

– С самого отплытия, – проговорил Жюльен с чувством, – именно на меня сваливаются женщины в слезах и разъяренные собаки! А я, видите ли, месье Болленже, прибыл сюда, чтобы отдохнуть! – заключил он, подойдя к двери и увидев льва, сраженного крысой.

Элледок и Фушия сплелись на мостике в клубок. Жюльен бросился вперед, схватил зверя за шиворот и за задние ноги одновременно, но недостаточно быстро, так что собака успела его укусить – и укусить серьезно. В конце концов, ему все же удалось скинуть животное вниз и захлопнуть дверь, однако его запястье и икра Элледока истекали кровью, пурпурной у Жюльена и более фиолетовой у Элледока, как отметил Чарли, всегда обращавший внимание на эстетическую сторону. И пока они возились с платками, дверь сотрясалась под напором заливающейся лаем собаки, лишенной добычи. Наконец, на палубе появился Ганс-Гельмут Кройце в черно-коричневом шерстяном халате с гранатовой отделкой и бежевыми петлицами, который сумел поймать покушавшуюся на всех троих пленников собаку, и все завершилось в медпункте.

Именно в медпункте и находился теперь Жюльен. После мучительного получасового зашивания раны на запястье он там и уснул, пропустив и стоянку в Картахене, и концерт. И именно там вечером появилась Кларисса, до прихода которой у него побывали Ольга, Чарли, Эдма и Симон, причем если последний – из дружеского расположения, то обе женщины – ради того, чтобы продемонстрировать свою женственность и присущую им от природы сострадательность. Жюльен, очутившись лицом к лицу с Клариссой, решил извлечь пользу из этой самой женственности, но вовсе не для того, чтобы напрашиваться на сострадание, и вопреки неподражаемой безвкусице окружавшего их интерьера.

Медпункт представлял собой весьма обширное помещение, значительно большее, чем царские хоромы исполнителей, огромное белое помещение, где вполне можно было устроить операционную и где, кроме койки Жюльена, стояли еще две широкие койки и вращающийся столик с медицинскими инструментами, который Жюльен попросил Клариссу убрать с глаз долой.

– Вот этими ножницами меня и пытали все утро, – пояснил Жюльен.

– Вам очень больно? – бледнея, спросила Кларисса. Одетая в яркое платье, с побелевшим лицом, она казалась негативом женщины, поднявшейся на борт пять дней назад размалеванной, нарумяненной и в строгом серо-черном костюме.

Жюльена в очередной раз поразила красота Клариссы; когда она уйдет к нему, она ежедневно станет одеваться именно так, ярко и броско!

– Это платье очень, очень мило, – убежденно произнес Жюльен и окинул Клариссу взглядом знатока, который на какое-то мгновение задел ее, а затем позабавил. – Ну что ж, вы уже подумали о себе, обо мне, о нас обоих? – продолжал Жюльен, которого неровно бьющееся сердце, то стучавшее как молоток, то почти останавливающееся, заставило забыть об острой боли в руке.

– О чем бы вам хотелось, чтобы я подумала?.. – покорно спросила Кларисса. – Да, возможно, Жюльен, что вы испытываете ко мне слабость, хотя мне и представляется, что вы совершаете ошибку. Даже если учесть, что точно такую же слабость испытываю и я, – добавила она со своей прямотой, которая всякий раз обескураживала Жюльена, – это ничего не меняет. У меня нет ни малейшей причины бросать Эрика, который мне ничего не сделал. И какой же предлог мне следует выдумать?.. Его флирт с актрисочкой? Он великолепно знает, что мне все равно… Или, по крайней мере, должен знать.