— Никогда так не говори, любимая! — Рэмси промокнул и накрыл своей салфеткой пятно, чтобы не поднимать из-за этого шум, и вновь наполнил бокал Ирины до самых краев. Не найдя пристанища, язвительность Раисы повисла в воздухе.

— Мама, — продолжала Ирина, бросив благодарный взгляд на мужа, — почему ты не хочешь понять, что любовь к Рэмси лучшее, что было в моей жизни? Однако я не хочу, чтобы у тебя сложилось ошибочное мнение обо всем. Расставание с Лоренсом было для меня очень болезненным, но это не пустая прихоть, поверь. — Ей не стоило всего этого говорить, и, едва слова слетели с языка, она смущенно потупила взгляд. Почему-то всякий раз, когда вы пытаетесь кого-то убедить, что ваш поступок не был лишь «прихотью», он производит впечатление именно «прихоти».

— Да, — произнесла Раиса, опуская вилку, словно подводя итог; видимо, она использовала умение прекрасно изъясняться по-английски для особых случаев. — Уверена, это было чрезвычайно неприятно.

Возможно, это была проблема исключительно ее матери, но Ирина подозревала, что это не так. Должно быть, для всех родителей самое сложное — относиться к взрослым детям как к личностям, живущим своей жизнью, имеющим право на уважение и собственные чувства. Они привыкли утешать их малютку, которая «влюбилась» на этой неделе в мальчика, сидящего за соседней партой, а на следующей неделе будет вздыхать по красавчику из другого класса. Раиса до сих пор говорила о своем браке с отцом Ирины как о трагедии толстовского масштаба, хотя история их знакомства — Раиса тогда играла эпизодическую роль в фильме «Хрупкая танцовщица», и Чарльз должен был помочь ей создать нужный акцент на ее родном русском — была разыграна скорее по Чехову. Для маленькой девочки с пластинами на зубах, не расстающейся с мелками, не вполне естественно переносить страдания такого же эпического масштаба. Посему невозможно было вообразить, что какое-либо представление треугольника Ирина — Рэмси — Лоренс может показаться Раисе запутанным, сомнительным или неопределенным. Слова Ирины о том, что расставание с Лоренсом было «болезненным», прозвучали для нее: «Это было в некоторой степени неприятно, Лоренс расценил мой поступок как подлость». Когда Ирина призналась, что влюбленность в Рэмси была для нее «лучшим, что случалось в жизни», Раиса слышала лишь: «Он красив, кроме того, оплатил ужин». И теперь, когда Ирина призналась ей, что за всю жизнь была влюблена не в одного мужчину, мать готова аннулировать выданную ей временную лицензию на чувства, заслуженную лишь благодаря ее снисходительному отношению к Лоренсу, чтобы дождаться того момента, когда к ней придет настоящая взрослая любовь.

Когда, оплатив внушительный счет, Рэмси выходил из ресторана, он склонился к Ирине и, кипя от негодования, прошептал:

— Твоя мать вела себя невежливо.

Позже он объяснил, что она возмутительным образом заказала множество деликатесов лишь для того, чтобы продегустировать каждое блюдо, оставив большую часть нетронутой. Рэмси не беспокоился о деньгах, но воспринял поступок Раисы как личное оскорбление: «Она будто бросила объедки мне в лицо!» Ирина же была уверена, что причиной его возмущения стала попытка матери разоблачить их двуличие и неблагопристойное поведение, на котором основывается видимое счастье.

Однако этой попытки оказалось достаточно, чтобы Ирина впала в задумчивость. В далеком 1988-м, когда Лоренс перебрался к ней на Сто четвертую улицу, она приехала к матери на Брайтон-Бич, чтобы рассказать ей о том, что встретила «любовь всей своей жизни». Она произносила какие-то самые банальные фразы и всем сердцем верила себе. Встреча прошла в редкой для матери и дочери теплой атмосфере, несмотря на то что лишь спустя годы Раиса выдала Лоренсу кредит доверия, так крепко державший ее сегодня. Но такие заявления дважды не делают. Ее появление с красавцем мужчиной прошлым вечером, как полагала Ирина, запятнало светлые воспоминания о событиях 1988 года. Она убеждала себя, что в наше время люди женятся и выходят замуж два и три раза и считают это вполне нормальным, поэтому вторая большая любовь в жизни вряд ли может считаться чем-то из ряда вон выходящим. И все же в глубине души она была человеком неисправимо старорежимным. Чем дольше она была с Рэмси и любила его, тем меньше ей нравилась история их отношений.

Вечером Ирина и Рэмси уютно устроились в ее комнате, прихватив бутылку «Хеннесси», и тихо разговаривали.

— Приходится признать, — констатировала Ирина, — что вы оба не в восторге друг от друга.

— Мне плевать, как она ко мне относится.

— Ерунда. Конечно, тебе не наплевать.

— Ладно, признаю. Но ко мне в жизни никто не относился с таким презрением. Если эта женщина еще раз произнесет слово снукерс, я заткну ей глотку.

— Послушай, Рэмси, большинство американцев — не говоря уже о русских — понятия не имеют, что такое снукер, и не представляют, какое место ты занимаешь в британском обществе. Моя мать претенциозна, и в большинстве случаев ее поведение лишь игра, но я уверена, в этом она не притворяется: она раньше не слышала о снукере.

— Она и сейчас о нем ничего не знает.

— Возможно, но поверь мне, сколько бы мы ни объясняли таким людям, что в своей стране игроков в снукер боготворят, они не поймут это, пока не убедятся на собственном опыте. Я могу сколько угодно рассказывать тебе о Джоне Кеннеди, о том, как он был красив, как его любили, но тебе ни за что не понять, что творилось с людьми, когда его убили.

— Кто такой Джон Кеннеди? — невозмутимо поинтересовался Рэмси.

Ирина стукнула его кулаком по плечу:

— Прекрати.

— Не обращай на меня внимания. Но мне больно смотреть, как ты носишься по дому, переставляешь мебель на те места, где уже есть вмятины на ковре, хватаешь мой стакан, когда я еще не допил, моешь его, вытираешь и ставишь на специально отведенное ему место в серванте. Я оставил свою куртку на кресле в гостиной, через минуту обернулся, а ее уже нет. Я грешным делом подумал, что это она, но нет же, это ты ее перевесила! Ты играешь по ее правилам и делаешь лишь хуже! Если бы это была моя мама, я бы разбрасывал вещи где хотел, перепачкал бы сколько мне угодно посуды и уставил бы грязными тарелками всю кухню. И учти, милая, пока я здесь, буду не только пачкать посуду, но и бить ее!

— Решил вместо шаров поиграть тарелками?

Их беседа, несмотря на некоторую нервозность, была вполне мирной, и Ирина ослабила контроль над ситуацией. Она уже была готова предаться в своей детской комнате всем порочным радостям взрослой жизни, как Рэмси, будто невзначай, спросил ее, что она имела в виду, говоря о том, что «в некотором смысле» она все еще «любит» Лоренса Трейнера.

— Имела в виду то, что сказала, — произнесла Ирина, опасаясь других слов, которые заставят ее лишь увязнуть еще глубже.