Лежавшая на боку машина казалась непривычно высокой. Он прополз по сиденьям, выпал наружу и уселся на асфальт, прислонившись к какой-то кстати подвернувшейся подушке. Поскольку Люс смогла выбраться из машины не нагибаясь, она разглядела за Лоиком нечто, заставившее ее отвернуться и зажать рот рукой. Следя за ее взглядом, Лоик обернулся и обнаружил, что спасительная подушка была на самом деле телом шофера Жана, бедняги Жана, еще десять минут тому назад передававшего им корзину с едой. Одним прыжком он оказался на ногах, отскочив от мрачной подпорки, а труп стал медленно клониться к земле и рухнул под тяжестью собственного веса лицом на асфальт. Побледневший от отвращения Лоик принялся отряхивать с себя пыль. «Это ужасно! – подумал он наконец. – Я видел мгновение ужаса, настоящего ужаса, какого я еще не знал раньше. Если когда-нибудь со мной заговорят о чем-то ужасном, я обязательно вспомню именно эту минуту». Но все же его реакция на происходящее была не совсем адекватной: ужас уступил место смущению за свою неловкость, за то, что он убрал свое плечо, и бедный мертвец рухнул, и падение его было зловещим, унизительным и отвратительным. Одновременно Лоик холодно рассматривал – и это тоже он поставил себе в упрек – окружающий пейзаж. Он увидел параллельные прерывистые следы от пулеметных очередей, которые изрисовали причудливыми геометрическими фигурами кромку кювета, дорогу, пощадили машину стариков, но повредили правое крыло, капот и левую часть багажника «Ченард-Волкера», пересекли шоссе в неизвестном направлении, хлестнув по асфальту, убив при этом Жана, случайно оказавшегося на их пути. (Эта случайность была отнюдь не более глупой, чем любая другая случайность рока, но жестокость войны и сама мысль о том, что «это» было намеренно сделано неизвестным садистом из Мюнхена или еще откуда-то, придавали этой случайности преувеличенно глупый и непристойный смысл.)

– Жан! Бедняга Жан! – сказала Люс, опускаясь перед трупом на колени с той непринужденностью, которую сохраняют при виде раненых или погибших женщины; мужчины же инстинктивно стараются отойти в сторонку, что и сделал Лоик.

– Но что же, в конце концов, происходит? – закричала Диана, появляясь перед машиной. Ее угрожающий вид мог испугать не меньше воздушного налета. Хотя она и видела, что Люс склонилась над трупом Жана, но сварливо продолжила: – Скажет мне кто-нибудь, наконец, что же происходит?

Как будто ей не хватало фактов и она хотела услышать, несмотря на всю красноречивость представшей перед ее глазами сцены, какие-нибудь светские подробности или комментарии, способные – и Лоик прекрасно это понимал – просветить ее лучше, чем любая действительность, и даже успокоить ее.

– Боже мой! Какая мерзость эти «Юнкерсы»! – проговорил зашедший с другой стороны Брюно, глядя на склонившуюся Люс. Он тоже не осмеливался подойти поближе, как и Лоик, смущенный этой смертью. И сама мысль о том, что он реагирует на случившееся так же, как этот тип, на секунду заставила страдать Лоика. – Люс! Ну что же вы! Встаньте! Вы же видите, что нет никакой надежды… Что же нам теперь делать с ним?

– Его нельзя оставлять, ведь здесь столько муравьев! – простонала Люс.

Диана вопрошала небо, призывая его в свидетели непредвиденных затруднений из-за шофера, находящегося не там, где ему полагалось быть, то есть не на переднем сиденье за рулем.

– Что же с нами будет? – вздохнула она, выдержав пристойную паузу.

– С нами?.. – переспросил Брюно. – Но я умею водить машину.

И как бы в доказательство этого он с видом искушенного знатока пнул ногой ближайшую шину. Но едва он сел за руль, как в «Ченард-Волкере» что-то взорвалось и одновременно пошел густой дым.

Лоик нагнулся к машине, и в это время откуда-то сверху послышался ровный спокойный голос, привлекший внимание всех окружающих:

– На вашей машине далеко не уедешь.

Это был хозяин телеги, запряженной двумя першеронами, ему надо было пересечь дорогу, и он пытался проложить себе путь между машиной стариков и кучей железа, бывшей в свое время автомобилем «Ченард-Волкер» (этот «Ченард-Волкер» даже представлял свою марку в Довиле летом прошлого, 1939 года на розыгрыше «Гран-при» Спортивной элегантности. «Гран-при» был без труда выигран мадам Андре Адер, которую близкие друзья называли Люс. Так об этом писали в ту пору «Ля газет де От-Норманди» и «Фигаро»).

– Как видите, мсье, мы здорово вляпались, – простодушно и довольно доброжелательно сказала Диана. Дело в том, что в свое время ей удалось посмотреть несколько фильмов о шуанах, [3] и это сблизило ее с крестьянством. Она высоко ценила клошаров, испытывая к ним сострадание, ведь они забавляли ее своим живописным видом, ей было интересно знать, что сделало их такими, и она глубоко уважала их за разрыв с ценностями этого мира.

Кроме того, Диана заявляла, что чувствует самое глубокое уважение к рабочему, ремесленнику, представителям свободных профессий, торговцу, земледельцу, чиновнику, предпринимателю и его помощникам, офицеру и унтер-офицеру, портье и так далее. Она также не имела ничего против консьержей – ведь они часто бывали любезными, – но в то же время Диана испытывала презрение и чувство гадливости к среднему французу, особенно когда он и ему подобные собирались в толпу.

Толпа так отличается от народа, а на народ Диана смотрела снисходительно-благосклонно, как на некую незатейливую утварь времен Средневековья. Вечерами народ чинно располагался у домашнего очага, а вечно возбужденная толпа фланировала по бульварам.

Удивление на лице крестьянина сменилось отвращением, затем безмятежностью, к которой примешивалась некоторая брезгливость при виде этого беспорядка. Только при виде трупа, лежащего на обочине, изменилось выражение его лица; на нем читались не столько ужас, сколько доверчивость и желание успокоить это стадо незнакомцев, словно он наконец нашел с ними нечто общее.

Этот буколический персонаж был среднего роста, у него было тонкое, типично французское лицо, каштановые волосы и светло-карие глаза, решительный и мясистый нос нависал над четко очерченным ртом с приподнятыми уголками губ. У него было стройное тело, мускулистое от крестьянского труда, мощный торс возвышался над узкими бедрами, загар оттеняла майка потрясающей белизны.

Лоик, в особенности ценивший у мужчин мужественность, с первого взгляда понял, что этого типа следовало опасаться, особенно женщинам с повышенной чувствительностью, равно как и искушенным, к которым, безусловно, нельзя было отнести Люс. Ей понадобилось три года – ей, одинокой, красивой, привыкшей к ухаживаниям, – чтобы найти себе любовника, и в качестве такового она выбрала грубого и банального красавчика Брюно, и этим было все сказано. Впрочем, может быть, и к лучшему. Не время было играть в леди Чаттерлей, особенно с лордом Адером-Чаттерлеем, который, ожидая их со вчерашнего дня в Лиссабоне, «бил копытом» от нетерпения отправиться в Америку.