— Я в отчаянии, — сказал он. — Я, наверное, вас напугал.

— Очень напугали, — созналась я. — Вы должны были отдыхать, Юлиус, гулять у моря, хоть немного купаться.

Он покраснел.

— Я всю жизнь очень боюсь воды, — сказал он. — По правде говоря, я не умею плавать.

Вид у него был такой удрученный, что я расхохоталась.

— Завтра я поучу вас в бассейне, — сказала я. — Во всяком случае, сегодня вы не будете работать, вы будете спокойно сидеть в гамаке возле меня, и любоваться морем. Вы ведь даже не знаете, какого оно цвета.

Я чувствовала себя представительницей службы социального обеспечения. А он слабо кивал головой, в восторге от того, что хоть один раз кто-то принимает за него решение. Зависимость, как и ее противоположность, является, по-видимому, одной из главных потребностей человеческого существа. С разрешения доктора и с помощью м-ль Баро мы уложили Юлиуса, закутанного в одеяло, в большой веревочный гамак, в котором он наполовину утонул.

Я расположилась рядом с ним и раскрыла книгу. Я полагала, что он устал и нуждается в тишине.

— Вы читаете? — тут же спросил он плаксиво.

— Нет, — лицемерно ответила я и закрыла книгу.

Нужно было разговаривать. Мысленно я уже произнесла маленькую проповедь о злоупотреблении лекарствами, но тем же плаксивым голосом он остановил мой порыв. Мне видны были лишь прядь его волос, одеяло и руки, которыми он крепко цеплялся за края гамака, как будто плывя в шатком каноэ.

— Вам скучно?

— Нет, — ответила я, — почему? Здесь так красиво, и я обожаю ничего не делать.

— Я всегда боюсь, что вам скучно, — сказал Юлиус. — Если бы я убедился, что это так, это было бы ужасно.

— А почему? — весело спросила я.

— Потому что с тех пор, как я познакомился с вами, мне больше не бывает скучно.

Я неуверенно пробормотала «очень приятно», уже боясь продолжения этой речи.

— С тех пор, как я с вами познакомился, — продолжал голос Юлиуса, чуть приглушенный от робости или из-за одеяла, — с тех пор, как я с вами познакомился, я больше не чувствую себя одиноким. Я всегда был как-то очень одинок — по своей вине, разумеется. Я не умею разговаривать с людьми: я внушаю им страх или антипатию. Особенно женщинам. Они полагают, что то, чего я хочу от них, либо чересчур просто, либо чересчур заурядно. А может быть, я веду себя с женщинами как заурядный человек, не знаю.

Я молчала.

— Или же, — продолжал он со смешком, — мне попадались одни заурядные женщины. И потом я всегда так занят делами. В этой сфере, знаете ли, никогда нельзя жить спокойно. Если перестать ими заниматься, все погубишь. Нужно всегда быть начеку и принимать решения, даже если это тебя больше не занимает. Вот и стараешься, неизвестно зачем.

— От вас зависит так много людей. Естественно, что это вас заботит.

— Конечно, — промолвил он, — они зависят от меня. Но я-то ни от кого не завишу. Я не работаю для кого-либо. Я вам уже говорил, что вначале я был беден. Но не думаю, чтобы тогда я чувствовал себя более одиноким или более несчастным.

Этот грустный голосок из глубины слишком большого гамака неожиданно преисполнил меня нежности и печали. Я пыталась себя успокоить, восстановить в памяти устрашающий образ финансовой акулы, какой он мне представился в Париже; пронзительный взгляд, грубый голос — а думала только о маленьком человечке в пиджаке цвета морской волны, рухнувшем на солнце, — которого я видела только что.

— Почему вы так и не женились? — спросила я.

— Это желание у меня возникло лишь однажды. На той молодой англичанке, помните? Прошло слишком много времени, пока я вновь вернулся к этой мысли, но тогда это стало слишком легко. Видите ли, я стал очень богат…

— Ведь были же и такие женщины, которые любили вас за другое, — промолвила я.

— Не думаю. А может быть, я к ним несправедлив… Наступило молчание. Я отчаянно пыталась найти слова, которые не были бы общим местом или не ограничивались бы примитивным желанием ободрить, но безуспешно.

— Вот поэтому, — продолжал Юлиус все тише, — с тех пор как я познакомился с вами, я стал гораздо счастливее. Я чувствую, что я забочусь о вас, что я, наконец, занят кем-то. Жестоко это говорить, но когда вы на днях вернулись к «Пьеру» в слезах и позволили мне вас утешить — да, я знаю, это ужасно, — но я уже давно не был так счастлив.

Я ничего не ответила, сидя совершенно неподвижно. Капелька пота скользила по моей спине. Я закрыла глаза — как будто, если я не буду его видеть, это помешает мне и слышать его. И в то же время, с какой-то жестокой насмешкой над самой собой, я призналась себе, что с самой первой встречи у Алфернов, с той самой минуты, когда я очутилась лицом к лицу с Юлиусом А. Крамом, я ждала этого момента. Мое чистосердечие на поверку звалось лицемерием, а моя беззаботность — слепотой.

— Правда, — промолвил Юлиус, — если я потеряю вас, я этого не переживу.