Вскоре получили хорошие новости и от господина де Бевра, что он вот-вот прибудет, и он действительно прибыл. Ему устроили пышную встречу, а потом пришел момент расставания.

Приличия требовали, чтобы Лориана вернулась в свой замок, а толстому де Бевру было тесновато в маленьком поместье Бриант. Лориане не подобало показывать отцу, что она испытывает сожаление, возвращаясь жить под отчий кров. Да она ничего такого и не испытывала, так она была счастлива вновь обрести отца! Однако не успела она вернуться в печальный замок Ла Мотт, как внезапно ею против воли овладела меланхолия.

Прекрасные господа из Буа-Доре проводили ее и по просьбе ее отца должны были провести с ними два-три дня.

Мерседес и Жовлен тоже приехали. Стало быть, то чувство, что охватило ее, вовсе не было ощущением одиночества: ведь все могли и должны были видеться каждый день.

Этот смутный испуг, смущавший Лориану, был ни чем иным, как подобием разочарования, в котором она и сама себе не отдавала отчета. Она всегда хотела считать своего отца героем; при мысли о том, каким опасностям он подвергался, она так тревожилась за него в монастыре, что стала относиться к отцу восторженно. Этот восторг сильно преуменыиился с тех пор, как отец вернулся. Во-первых, де Бевр, которого ожидали увидеть худым и изможденным, вернулся еще красней и еще толще, чем раньше, и жаловался, что растолстел от бездействия. И умом он тоже как-то огрубел. Его шумная веселость стала грубоватой. Он изображал из себя моряка, курил табак, ругался более, чем следовало, и уже не облекал свой скептицизм в изящные афоризмы Монтеня. Иногда он напускал на себя загадочное и лукавое самодовольство, что являлось большой неучтивостью по отношению к своим друзьям.

Разгадка своего странного поведения была дана им накануне их отъезда из замка Ла-Мотт во время беседы, которую мы должны изложить читателю.

Ранним утром все отправились на охоту, так начался день, затем был обед, а вечером обитатели замка собрались в большом зале у камина, и тут Гийом д'Арс, который после получения известия о мире очень усердно ухаживал за Лорианой, с радостным оживлением попросил слова.

Все оставили игры и беседы, а Гийом подошел к Лориане и еще раз попросил позволения говорить, она, конечно же, разрешила, не догадываясь, о чем пойдет речь. Гийом торжественно произнес:

— Дамы (в зале была и Мерседес) и господа, друзья, родные и знакомые, прошу вас выслушать мою историю. Вы видите перед собой молодого человека, видом не хуже и не лучше прочих, не очень образованного, мэтр Жовлен не даст соврать, довольно богатого и из хорошей семьи, это, конечно, не добродетели, довольно храброго, и это не хвастовство, наконец… Может, я подожду, может, кто-нибудь соблаговолит похвалить меня, потому что, как вы видите, у меня не очень-то получается хвалить самого себя.

— Ну конечно! — воскликнул маркиз со своей обычной доброжелательностью. — Вы, мой кузен, гораздо лучше, чем ваши слова, вы — цвет дворянства нашей провинции, образец рыцарства, как Альсидон, «столь уважаемый теми, кто вас знает, что нет ничего, чего бы вы по заслугам не достигли».

— Оставьте ваши глупости из «Астреи», — сказал господин де Бевр. — К чему вы это говорите, Гийом? И почему вы вдруг вымаливаете наши похвалы, когда никто из присутствующих и не думает говорить о вас дурно?

— Дело в том, мессир, что я намерен обратиться к вам с серьезным прошением и мне хотелось бы, чтобы все те, кому вы особенно доверяете, выступили перед вами как мои защитники.

— Мы готовы засвидетельствовать вашу порядочность, храбрость, воспитанность и дружелюбие, — сказала Лориана. А теперь, говорите, ибо здесь две женщины, а женщины любопытны.

Лориана еще не закончила фразу, а уже покраснела, сожалея об этих словах. А увидев восторженный и несколько самодовольный взгляд Гийома, она вдруг поняла, о чем пойдет речь.

Действительно, воодушевленный словами Лорианы гораздо более, чем она того желала, Гийом попросил ее руки, ссылаясь на поддержку присутствующих и смешивая в своем объяснении преувеличение, шутку и чувства в манере, которая в духе того времени могла считаться удачной и подходящей.

Это заявление было довольно длинным и путаным, чего и требовал обычай, но вместе с тем оставалось искренним, пылким и сердечным по отношению ко всем присутствующим.

Когда все прояснилось, на лицах слушателей появились весьма различные выражения. Господин де Буа-Доре почувствовал замешательство и глубокую досаду, впрочем, он прекрасно сдержал их. Лориана опустила глаза, она была скорее грустна, чем взволнована. Мерседес с тревогой вглядывалась в широко распахнутые глаза Марио. Заметив это, Марио отвернулся к стене, чтобы никто не видел его лица. Люсилио внимательно смотрел на Лориану.

Один господин де Бевр остался спокоен и просто размышлял. Он шевелил губами, казалось, целиком погрузившись в какой-то неуловимый подсчет.

Все хранили молчание, и Гийом почувствовал себя несколько смущенным.

Но это молчание можно было рассматривать и как поддержку, и как неодобрение. Гийом опустился перед Лорианой на колено, словно ожидая ее ответа в позе абсолютного смирения.

— Встаньте, мессир Гийом, — обратилась к нему юная дама, и сама поднялась, чтобы заставить его поскорее встать. — Вы нас застали врасплох, так как эта мысль не приходила нам в голову, и мы не можем дать вам ответ столь же быстро, сколь вы сделали предложение.