Огонь гудел и стрелял искрами.

Вадим подтянулся до окна, тут же изрезал пальцы и сразу забыл о них. Дым ел глаза. Кроме сполохов огня и смутных очертаний мебели ничего видно не было.

— Вовка! Егорка! — крикнул Вадим.

— Дяденька!

Испуганное детское лицо мелькнуло в дыму.

— Иди сюда!

— Егорка не идет, плачет.

— Я его сам сейчас!

Дом гудел и трещал. И, кажется, качался. Жар наплывал волнами. Вадим отворачивал лицо и дышал улицей. Внизу переступал под его весом Александр.

Построившаяся людская цепочка опрокидывала на стены ведро за ведром. К окнам с другой стороны поставили лестницу и с матами отступили, когда полыхнуло и там.

— Вовка! — снова крикнул Вадим.

— Да.

— Где ты?

— Здесь, дяденька.

— Черт!

Вадим поморгал. Скорее наощупь он нашел подошедшего к окну мальчишку и, схватив за лямки майки, выдернул его наружу.

— Саня.

— Принимаю.

Вадим опустил Вовку в протянутые руки. Взглянул — рядом топталась Вика.

— Вик, мальчишку бы в салон…

— Ага, — кивнула девчонка.

В доме что-то рухнуло.

— Там Егорка и мама! — крикнул Вовка.

— Сейчас.

Вадим подышал, помотал головой, словно надеясь отогнать приставучий дым. А затем с Александрова плеча перевалился в окно.

— Егорка!

Огонь полз по стенам, по стареньким обоям, лизал пол.

Вадим уткнулся коленом в спинку кровати, перешагнул, не дыша. Сколько там можно, минуту, две? Вряд ли больше.

Закурилась дымными волосками куртка.

Кое-как нашелся проем, тумбочку в сторону, темно, жарко, ох, воды бы.

— Егор… кха…

Он закашлялся.

Ага, окно. Вадим разбил его локтем, глотнул свежего воздуха. Сгорю, блин. Глаза слезились. Черт тут разглядишь. Какая-то добрая душа плеснула в окно из ведра. Чуть полегче.

Волосы словно бы запеклись.

Вадим шагнул через провалившиеся полы, через огонь, к почерневшему печному боку.

— Егорка!

Он не увидел, он наткнулся, едва не наступил на безвольно лежащее детское тельце.

— Ах ты ж!

Рядом, завернувшаяся в одеяло, косо сидела женщина. Вроде живая.

Вадим поднял и прижал к себе мальчишку, вздернул вверх женщину — откуда только силы взялись.

— Пошли, пошли!

За спиной трещало и обваливалось дерево, ревел огонь. Женщина плелась еле-еле. Вадим обернулся, подтянул ее к себе, потерял вдруг ориентацию.

В горло набилось ежиков, и они драли его иголками.

Дым, огонь. Подышать бы. Вадим ткнулся в стену, в другую. Вроде небольшой дом-то. Женщина упала, он чуть ли не пинками заставил ее подняться.

Мы еще можем, мы еще фотографию…

Вспыхнул край одеяла, и Вадим сбросил его с женщины. Под одеялом на женщине оказалась ночнушка. Куда идти? Куда?!

Дернул рукой мальчишка. Это хорошо. Это совсем замечательно. Гадство, где окно? Понятно, где-то в дыму.

Он почти отчаялся. Жутко пекло спину. Кусало.

Что-то грянуло в стороне, женщина повалилась кулем, застонала:

— Не хочу! Ой, не хочу!

Ее грязные полные ноги заскребли по полу.

— Встать! — выкашлял Вадим. — Встать!

И увидел вдруг Альку.

Даже остолбенел. Блин, подумал, а мы тут горим. А затем пошел к ней, на нее, в дым, с Егоркой на плече и его матерью волоком. Шаг, другой. Третий.

Окно, господи, окно!

Окно вылепилось, как в жизни не бывает. Узкое, да, не то, в какое он влез, но, похоже, то, которое он высадил по пути.

И хорошо. Вадим уже еле стоял.

— Сюда, — он высунул в окно Егорку. — Эй.

К черту огонь.

Чьи-то руки потянули мальчишку вниз. Кто-то с лицом, черным от сажи, прикрываясь от жара ладонью, подтаскивал лестницу.

— Здесь еще… здесь…

Вадим, поднатужившись, приподнял к оконному проему женщину. Она уже была без сознания, тело стало податливым и тяжелым. Кое-как он забросил ее на подоконник. Верхнюю половину придержать, господи, только бы не застряла, пухлую руку согнуть, протолкнуть за головой, за плечами, уткнуться лбом в обгорелую ткань.

Упадет, шею свернет.

Кажется, он на секунду вырубился. Я еще здесь? Да, я еще здесь. Горю.

Несколько мгновений Вадим недоуменно смотрел на горящий рукав куртки. Странно, не больно. Так, покалывает…