Либерий нахмурился: штурмовать берег, на котором засел враг, ох как непросто. А если у него к тому же бронированные боевые машины…

– Снаряды вроде приличного калибра – это или дроны, или стационарные установки. Но думаю, что дроны, потому что били даже из густых зарослей вдали от берегов. Зачем ставить стационар там, где вообще нет видимости?

– Можешь вернуться и рассмотреть получше? – спросил Либерий.

– Попробовать можно, но если собьют – это будет на твоей совести.

– У тебя еще птицы есть, не обеднеешь.

– Я к этой привык, она счастливая. Сейчас наберу высоту, потом развернусь. Когда начнут стрелять, пойду на снижение. Скорость при этом возрастет, попасть труднее будет. Проскочу за реку, думаю, дальше у них дронов не будет, смысла нет раскидывать их по такой площади. Кстати, вы не находите забавным наш диалог?

– О чем ты? – не поняла Тейя.

– Либерий говорит на древнем, презираемом его церковью языке, с чудовищным акцентом, ты на его родном, иногда путаясь, а я перемешиваю слова из обоих. И при этом прекрасно друг друга понимаем.

– Тебя понимаем только я и Тейя, – поправил его Либерий.

– Но ведь это всего лишь начало. Ваш язык надо менять.

– Зачем?

– Он очень грубый, на нем невозможно представить песню.

– Ты просто наших песен не слышал.

– Вчера имел сомнительную честь. Ваши воины у костра изобразили что-то, в их понимании являющееся песней. Мне не слишком понравилось.

– Как хоть называется?

– Я не знаю. Там что-то про пиво было, про женщин с молочными железами выдающихся размеров и про какие-то платные услуги пошлого характера, этими женщинами предоставляемые. Я мало что понял, да и ваш офицер велел им замолчать, не дал закончить.

– Таких песен я знаю штук двадцать, и все они да… как-то не очень, ты прав. Тебе совсем другие надо послушать.

– Потолок, начинаю разворот. Какие другие?

– Ну, я бы спел, да не умею. Голос такой, что кони пугаются.

– Они всего пугаются.

– Ты просто не видел, как они пугаются именно моего голоса.

– А про что хоть песни, которые тебе нравятся?

– Да есть одна… Она про поле.

– Песня про поле? Должно быть, недлинная?

– Ну… короткой ее не назвать.

– Разворот завершен, иду к реке. И что же там можно так растягивать про какое-то поле?

– Так ведь поле очень красивое. Красиво про него поется. Слышишь слова песни и видишь, какое оно. На нем цветы растут синие и тропинка вьется. Высоко над головой завис на одном месте жаворонок, его не разглядеть, слышно только пение. Через тропинку перебегают ящерицы с изумрудными спинками, над цветами жужжат пчелы. Почему-то пахнет медом и яблоками.

– Все, пошел на снижение. Знаешь, вот ты это сказал, и мне почему-то показалось, что здесь так же пахнет – медом и яблоками.

– С песней бы пахло гораздо сильнее.

– И что дальше в ней было?

– Тропинка проходит там же, где ты бегал в детстве босиком. А потом возвращаешься в родную деревню по ней же, но на тебе армейские сапоги.

– Шванди! Издали лупят! Как они меня видят?!

– Попали?!

– Попади, я бы не так ругался. А почему на герое песни армейские сапоги?

– Я думаю – это потому, что он солдат. Вырос, ушел в армию. А теперь возвращается в деревню. И на околице его встречает девушка с косой цвета недозрелой пшеницы.

– Не пройти, очень плотный огонь, выполню разворот с пикированием, попробую проскользнуть на минимальной.

– А получится?

– Я забил в карту все засеченные огневые точки. Если двигаться так, чтобы ни в лоб на них, ни уходить по прямой, может получиться. Они стреляют отвратительно. Дико мажут. А что за цвет «недозрелой пшеницы»?

– Ты разве никогда не видел недоспевшую пшеницу?

– Я и зеленую ее никогда не видел.

– Что у тебя за жизнь была?

– Да нормальная жизнь. Ты первый, кто намекает, что я многое потерял.

– Светло-золотистые волосы. Красивый цвет.

– Все, перехожу на горизонтальный, иначе развалюсь. Птичка легкая и хрупкая, перегрузки не любит. Я понял, о каком ты цвете. Согласен: красивый. Мне такой тоже нравится. Жаль, что ты не можешь про это спеть.

– Жаль. Тебе бы точно понравилось.

– А девушка хоть красивая?

– Красивее солнца…

– Ну, это ты, допустим, загнул… Вижу теккона. Уже не вижу. Вот же гроб тупой: в упор не попал. А чего у тебя голос такой странный, Либ?