— Кто это говорит? — спросила оскорблённая королева.

— Барон Стейнберг.

Позвали гофмейстера Антона Стейнберга, но тот стал категорически отрицать свою причастность к распространению подобных слухов. Врал он или говорил правду, неясно, но в его положении всё отрицать было вполне естественной позицией. Сделай он признание — и прощайся с местом!

Тогда Делагарди назвал другой источник слухов — барона Кристофера Карла фон Шлиппенбаха, курляндского авантюриста, бретёра, лгуна и приспешника Карла Густава [77] . Будучи, по всей видимости, не уверенным в том, как поведёт себя этот человек на очной ставке с королевой, граф Магнус Делагарди написал ему письмо и попросил подтвердить его версию. Возможно, Шлиппенбах здесь был вообще ни при чём и Делагарди решил просто надавить на него своим авторитетом. Когда позвали барона, тот не моргнув глазом заявил, что никаких слухов о королеве и графе Делагарди он не распространял.

Выходило, что Делагарди сказал королеве неправду. Рассерженный фаворит назвал Шлиппенбаха негодяем и подлецом. Королева нашла эту сцену непристойной и недостойной для чести шведского графа и приказала Делагарди покинуть двор и не возвращаться до тех пор, пока тот не смоет с себя позора. Это был намёк на то, что позор мог быть смыт только дуэлью.

Делагарди обратился за советом к канцлеру и Карлу Густаву. А. Оксеншерна посоветовал графу подключить к делу свою мать и свою золовку, супругу брата Якоба. Как это было ни прискорбно для старой женщины, но ей вместе с невесткой пришлось идти на поклон к Кристине и просить её не причинять сыну зла. Кристина обещала оставить графа Магнуса в покое.

Наследник престола сказал зятю буквально следующее:

— Решать такие дела шпагой государственному человеку неприлично, это — удел юнцов. В наше сложное время человек должен контролировать свои эмоции, что во всех случаях полезно и угодно Богу.

Карл Густав, несомненно, сказал правильные вещи, но от них бывшему фавориту легче не стало. Он опасался гнева королевы. Но решил не сдаваться, для чего через полковника X. Хамильтона обратился к Кристине с письменными объяснениями. В ответ он получил уничтожающую отповедь:

«Мой господин! Поскольку Вы желаете встречи со мной после того, как впали в мою немилость, должна Вам заявить, что это желание находится в противоречии с Вашими собственными интересами… Не моё дело спешить излечить Ваше несчастье, Вы сами должны ждать восстановления Вашей чести… Какую снисходительность по отношению к Вам я бы ни питала, я не могу заставить себя простить Вам Ваше преступление, совершённое против самих себя… Отныне я не в состоянии питать к Вам ничего иного, кроме сострадания, а оно между тем вряд ли пойдёт Вам на пользу, поскольку Вы сами обесценили ту доброту, которую я к Вам питала. Вы её недостойны… и сами обрекли себя на изгнание… Как Вы, после того что совершили, осмеливаетесь показываться мне на глаза? Вы заставляете меня стыдиться, когда я вспоминаю о тех многих низких поступках, которые Вы совершили, и как много раз Вы унижались перед теми самыми людьми, которых оскорбили… Если бы я обладала способностью раскаиваться, то я бы сожалела о том, что когда-то дружила с такой слабой душой, как Ваша… Слишком много сделала я для Вас за эти девять лет, в течение которых я не задумываясь брала Вас под свою защиту. Но теперь, когда Вы сами предаёте свои интересы, я считаю себя свободной от этого. Вы сами распространили сведения, которые я решила сохранить в тайне до конца моих дней, показав, что Вы недостойны того успеха, который я Вам обеспечила. Если хотите выслушать критику, приходите. Я встречусь с Вами только на этом условии. Но не думайте, что слёзы или покорность заставят меня испытывать к Вам хотя бы малейшую симпатию…»

И после этого граф не оставил попыток оправдаться, но всё было напрасно: королева игнорировала его обращения, потом лишила его поста государственного казначея и изъяла у него ряд поместий и земель. (Когда во время отъезда из Швеции зашла речь о её апанаже, то она, не задумываясь, указала на подаренные когда-то фавориту поместья как на источник своих будущих доходов.) Как бы в насмешку над графом Магнусом Делагарди, Стейнберг и Шлиппенбах были возведены в графское достоинство, которого они вряд ли заслуживали.

С. Стольпе пишет, что, судя по архивным документам, Делагарди был не так уж и неправ в своих утверждениях о распускаемых при дворе слухах о нём и королеве. «Было бы вполне справедливо, — говорит писатель, — принять эту историю как моральное падение в первую очередь не Делагарди, а самой королевы. Она свидетельствует о том, что королеве при оценке этой банальной сплетни отказал разум, что она совершенно несправедливо преувеличила мелочи и поверила ненадёжным свидетелям и что она морально приговорила высшего чиновника королевства к дуэли с ничтожным авантюристом».

С. И. Улофссон с этим мнением не согласен и считает, что королева в данном случае поступила совершенно справедливо.

Но главное состояло в том, что Кристина освободилась, наконец, от того болезненного состояния, в которое она загнала себя и в котором пребывала в течение многих лет. Туго натянутая тетива эротического перенапряжения, наконец, лопнула, и наступило отрезвление. Мужчина, отвергший её любовные притязания, рано или поздно был обречён на изгнание. Она всё-таки была королева и — какая-никакая — женщина! Она нашла удобный предлог и под этим предлогом с жестокой последовательностью избавилась от опасной болезни. Униженный, лишённый власти и обесчещенный фаворит был раздавлен [78] .

В биографии Кристины вряд ли найдётся какой-либо другой эпизод, который бы так ярко продемонстрировал все недостатки её характера. После М. Г. Делагарди Кристина обратила внимание на К. Тотта, но лишь на короткое время, хотя всезнающий Экеблад полагал, что «Её Величество очень, даже слишком сильно любила Тотта». Вероятно, поводом для такой оценки послужил рыцарский турнир 1653 года, на котором хулиганствующий молодец объявил Кристину своей дамой, а вскоре получил от неё титул графа Карлбергского.