Вдруг из сада внутрь дома проникло сияние – картина светлой весны. Азалии и камелии цвели, не хвастая своим великолепием. Каменный мостик, в конце которого, обхватив руками колени, присела А., был перекинут через прудик без воды. Прудик был выложен светлым галечником и окружен замшелыми скамеечками. Сосны протягивали свои гибкие ветви с пониманием законов эстетики. Для этого садовники три дня подряд подрезали их, стоя на высоких лестницах. Когда А. навещала автора, на верхнем этаже садового домика, где была разложена его постель, они часами слушали лязганье садовых ножниц, столь же педантичных, как хирургические инструменты. В результате возникало искусство ниш, которое добавляло саду пространство. Ни в чем не было излишества, и ничто, на чем останавливался взгляд, не казалось лишним. Каждая игольчатая веточка, каждый птичий полет прочерчивали точный след этого Ничто в безграничную высь. Таким мог бы стать и фильм.

Вдруг снова появилась фрау Й., и ее глаза выдавали: она плакала.

– Нельзя ожидать от актрисы, чтобы она разделась, такая юная девушка.

– Ее приглашали как актрису, а не как юную девушку. Она что, сценария не читала? А с договором как же? Был же договор с агентством.

Это швейцарский продюсер задавал такие вопросы: кто-то же должен был это сделать.

– Сцена раздевания и начинающая актриса – это не сочетается. Это для актрисы с опытом. И актрисы другого плана.

– Этот другой план мы не смогли бы оплатить, – сухо заметил продюсер.

Однако и ему не пришло в голову напомнить потрясенной фрау Й. об ее участии в создавшейся накладке. Если актрису приглашают на роль, то во всем мире от нее ждут, что она эту роль сыграет. В Японии, может, и по-другому считается. Как можно наказывать фрау Й. за то, что ей, и только ей одной, выпало на долю представлять и отстаивать японскую действительность в глазах двадцати невежественных приезжих? Кто может счесть факты непостижимыми только потому, что, будучи иностранцем, не в состоянии постичь их, проникнуть в них взглядом, а может, и просто увидеть их?

Исполнительница роли Йоко все еще сидела неподвижно на своем татами. В легких сумерках садового домика, пришедших на смену потушенным прожекторам, ее лицо вновь обрело ангельскую чистоту.

До сих пор это был фильм всего лишь с японским антуражем; теперь же он волей-неволей, поскольку мы довели его до мертвой точки, может, впервые станет японским фильмом.

Мы с А. проспали обед, а потом еще и какую-то часть дня. Хозяйка дома снова уехала в Институт. Садовый домик оставался пуст, в нем становилось уже по-летнему жарко. Стрекот цикад перекрывал шум города, набравшая силу зелень приглушала гул соседней улицы.

Один раз меня разбудили голоса с первого этажа, японские, потом звуки швейцарской речи, лязганье металла, шуршание кабельных катушек: техники сворачивали свое хозяйство. Тяжелые шаги громыхали по деревянной террасе, скрипели на галечных дорожках, хлопали двери грузовых фур, взревел мотор, но уже на второй передаче стал неразличим от остального шума.

Второе, что я услышал, была прозрачная мелодия из соседнего зоопарка, приглашавшая посетителей покинуть территорию. Для меня эти короткие звуки были связаны с безграничной покинутостью. Как часто слышал я их, пока ждал А., а она все не шла. Теперь тяжелая копна ее волос разметалась рядом со мной на подушке. Но мелодия звучала точно так же, словно я все еще был в ожидании.

Зоопарк закрывался в пять. Неужели уже так поздно!

Когда А. проснулась, ей захотелось есть. В суши-баре, где обычно собирались киношники, было пусто. Полчаса спустя появился Н. Свое свободное послеполуденное время он использовал, чтоб порыться у букинистов. Там он полистал книжки с эротическими картинками столетней давности, демонстрировавшими сцены слияния тел, так называемые «картинки весны». Совет будущим невестам класть себе под подушку подобные книжицы, чтобы составить представление о том, что их ждет, сильно позабавил его. Потому как картинки про мужчин в этих книжках никак нельзя было назвать безобидными, напротив: со вздыбившимися «дубинками», обряженными всяческими перетяжками из ленточек и бантиков, отчего инструмент любви неимоверно утолщался. В таком виде они вводили его в не менее экзотичный женский орган, не уготавливая женщине, которая, как-никак, участвовала в этом процессе, никакого стыда или смущения, только лишь затруднения гимнастического характера, поскольку «картинки весны» производили впечатление учебного пособия по редкостным видам боевого искусства, в котором речь шла о переплетении рук и ног до их неразличимости, в то время как верхняя часть тела, там, где прижимались друг к другу головы, всегда оставалась скрытой от посторонних глаз.

– Может, она поэтому не захотела снять свитер, – засмеялся Н. – Может, надо было начинать с другого конца.

– А ты купил эти книжки? – поинтересовалась А.

– Я? – усмехнулся Н. – Зачем?

Но, застеснявшись протеста со стороны собственного мужского начала, добавил:

– А вот удивиться – удивился. Знаете что, после сегодняшнего мне хочется увидеть здешнюю ночную жизнь. Или таковой не имеется?

А. не знала. Тот Киото, где выросла она, не мог отвечать за весь город. В чайные дома с гейшами, выходящие своими цвета красной киновари глухими стенами в переулочки квартала Гион, можно было проникнуть только в качестве приглашенного гостя. Но водитель такси, которое мы поймали на улице, должен был знать и другие места.

Он повез нас из восточной части города далеко на юг, за главный вокзал, и остановился в боковой улочке перед ничем не примечательным зданием. Неоновая афиша возвещала, что тут кое-что предлагают. Поскольку английский в ней не фигурировал, на иностранных посетителей, значит, здесь не рассчитывали. Однако мы не произвели сенсации, не было заметно, чтобы двое гайдзинов [99] , старый и молодой, с их местной сопровождающей привлекли чье-либо внимание у кассы. Нас только удивило, какие крупные купюры передавались через стойку и какие мелкие возвращались в виде сдачи.