Шрифт:
В этих условиях поэт может лишь просить начальника опомниться: «И к подручным твоим милость показать — у кого что взято, хоть немного отдать». Антоний красочно описывает бедствия человека, который «бедностью погибает и как ворон без крыльев между домов скитается… Бедность его всегда как ножом колет.
И ныне молю имеющуюся у тебя честность Не восставать на его великую бедность И милость тебе к нему свою показать: Хоть мало что ему, бедному, отдать, Чтоб ему, беспомощному, не погибнуть до конца, А тебе заслужить милость от Создателя и Творца. Если не послушаешь этого к тебе обращения — Берегись от Бога вечного мучения! Силен Бог за сирот своих мстить, Творящему зло добра не получить! Хотя и сам Божественного писания разумеешь, Нрава своего и привычек унять не умеешь. Лют, воистину лют человеческий нрав, Добро тому, кто ни к кому не лукав, Еще больше тому, кто никого не обидит, И всегда Божественное писание видит, И все исполняет по писания речению, И не исхитряется к человеческому мучению!Стихотворец не первый, кто пытался обратить начальника на праведный путь. Антоний знает об этом:
Слышал, что некто из друзей твоих к тебе писал, Чтоб ты от такого своего нрава и обычая отстал — И ты ни за что слов его не слушаешь, А горести христиан как мед кушаешь.Автор понимает, насколько трудно человеку переменить свой нрав и поведение, тем более что сам хорошо знаком с растлевающими душу отношениями в системе власти, в частности в приказах (центральных ведомствах России XVI—XVII вв.). Там
Мзда и у самых мудрых очи ослепляет. Нас же с тобой неудивительно ослепить, Поскольку мы в обычных чинах поставлены быть. Однако ты ум и смысл собственный имеешь, И Божественное писание разумеешь, И отличаешь доброе от худого: Потому не держи обычая злого!Ранние российские бюрократы ещё не настолько закостенели в злодействе и эгоцентризме, чтобы на них не могло воздействовать произведение нового для того времени искусства стихотворной речи. Как ни странно может показаться современному читателю, но начальник-грабитель, получив послание Антония, по-видимому, вернул награбленное сторицей. По крайней мере, Косой, за которого просил поэт, вскоре стал богат, продвинулся по службе, приобрел влияние при дворе. Следующее стихотворное послание Антония показывает, что из этого вышло.
Возвысившись, Косой прямо-таки ««бесовской», «безумной гордыней усвирепел». Антоний был поражён, как быстро переменился этот образованный, хорошо знакомый со Священным Писанием человек. Косой не только гнушался своим благодетелем, но насмехался над ним, всячески поносил, обращался как со псом и звал к себе только для того, чтобы унизить. Моральную проповедь Антония, оказавшую ему такую помощь, Косой презрительно называл юродством. В отличие от своего старого начальника-грабителя, выскочка не мог оценить идею честной бедности, которую проповедовал стихотворец. Общение с ним, пишет Антоний, стало невозможно:
Ныне ты но царской милости разбогател, Потому нами, убогими, и возгордел. Но может Бог, дав, и отнять, А не творящему добра — добра не видать! Хотел было с тобою знаться, Но нельзя убогому с богатым соединяться, Тем более недостойно с ним дружбы держать: Каждому нужно свой круг знать И выше себя (друзей) не искать… Невозможно агнцу с волком жить И убогому с богачом дружбу водить, Еще хуже — смиренному с гордыми и величавыми, И нравами, и обычаями лукавыми.«Гордые и величавые», по мнению Антония, еще хуже простых корыстолюбцев и грабителей от власти, ибо они принципиально отвергают совесть и мораль. Они — настоящий бич русского общества, и Антоний не случайно говорит Косому:
Вспомни прежних гордых и злых царей, Этих лютых и неистовых зверей, Как они за злую гордость зло пропали И в Адскую пасть душами своими впали!Взывать к совести новоявленных «гордых и величавых» бесполезно, только угрозы и прямые обвинения доступны их уму. Смотри, угрожает Антоний:
Как бы ты не пришел в прежнее состояние И не стал для всех людей в посмеяние. И это письмо писано к тебе досадительно, Однако будет тебе и вразумительно, Потому что такому заблуждению возбраняет И твое безумие обличает. Хоть и много ты знаешь Божественного писания, Но не способен стоять против бесовского запинания.Стихотворец знает, что все его слова бесполезны: «гордых и величавых» невозможно исправить, их уши закрыты для правды:
Больше я не буду к тебе писать, Заткнутым ушам меня не услыхать, Также гордым и величавым, Такие не внимают словам здравым, На свою гордость и упрямство уповают И добро как зло принимают… Этому писанию здесь конец, А творящему зло не будет от Бога венец!Мы видим, что всё «богословие» Антония Подольского в этих стихах сводится к признанию существования некоего высшего гаранта простых моральных принципов. Как и в других своих произведениях, литератор идет скорее от народных взглядов на правду и справедливость, чем от христианской философской традиции. Народные поверья он отстаивает и в церковном споре, разгоревшемся накануне возвращения в Москву из польского плена Филарета Никитича. Здесь, как и в проповедях на площади, и в стихотворных посланиях, в делах и судьбе Антония отражаются драматические, а порой трагические черты послесмутного времени.