Легко с ней жилось Владимиру. Родился Валерка, и жизнь стала еще дружнее.

И вот что-то надломилось. Лидин характер стал раздражать. Ее покладистость, желание избежать острых углов, сгладить противоречия стали нестерпимыми. Он вдруг увидел в этом проявление рабской покорности и злился.

Когда несчастье вошло в дом, когда Лида почувствовала, что теряет Владимира, в ней проснулась гордость. Лида старалась сдерживать себя, но потом стала втихомолку выплакивать горе.

Владимир открыл дверь квартиры своим ключом: в кухне свет не зажигали. Пройдя тихонько к другой двери, он заглянул в комнату — там горел свет.

Лида гладила белье. Движения ее были медленны: видно было что она, работая, думает. Владимир хотел было уже войти, когда Лида выпрямилась и в глазах ее блеснули слезы. На обеих руках она подняла голубую сорочку, ту самую, которую подарила ему в день рождения, некоторое время скорбно глядела на эту сорочку и вдруг закрыла ею лицо, опустилась на стул и заплакала.

Словно кто-то резанул Владимира по сердцу, будто безвозвратно утерял он в эту минуту самое ценное, самое дорогое в жизни.

И Владимир выбежал из дому, побрел по улице, опустошенный, без всякой цели.

Лида полюбила Владимира, как говорят, с первого взгляда. Училась на втором курсе педагогического института, а он только что демобилизовался, поступил на первый. Она увидела его, высокого, в военном костюме — на плечах гимнастерки еще видны были темные полоски от погон. У него было тонкое, одухотворенное лицо музыканта или поэта. «Это он! — радостно екнуло девичье сердце. — Давно ждала его, и он явился». Но Владимир долго не замечал, не видел, как она краснеет и теряется в его присутствии. Но, удивительно, Лида была спокойна, она знала — ей вещало сердце, что он будет ее, он ни за что не пройдет мимо такой любви — тихой, светлой, прямой.

И он не прошел мимо.

Это случилось осенью. Студентов отправили в колхоз. Целыми днями копали картошку, возили ее в хранилище.

Однажды девушки послали Лиду в деревню пораньше — наказали приготовить ужин. Лида торопилась и оступилась. Вскрикнув от боли, девушка упала — вывихнула ногу. Кое-как отползла к бровке кювета и заплакала.

Надвигался вечер, было пасмурно и тоскливо. Девушки придут голодные, а она им не приготовит ужина. И плакала Лида не столько от боли, сколько от досады, от обиды на себя.

Владимир в этот день раньше ушел домой. Он и нашел Лиду на дороге. Она посмотрела на него с горькой улыбкой — чернобровая, заплаканная.

Он шутливо спросил:

— Авария?

И, не говоря больше ни слова, Владимир поднял ее на руки и понес. Она застеснялась, попросила опустить, а он посмотрел в ее глаза и сказал:

— Нет, теперь уж я тебя буду крепко держать!

Владимир ответил на ее любовь. Наконец-то он ее увидел, наконец-то заметил!

И вот опять встретилась ему на пути эта Галя. Почему он потянулся к той женщине, разве она ему даст столько тепла и ласки, сколько дает она, Лида? Порой хотелось разыскать Сидорову и сказать ей честно и открыто:

— Не мешай счастью. У нас с Владимиром есть сын. А у вас дочь. Отступись ради их будущего!

Но Лида не пошла к той женщине, никому не поведала про свои страдания. Она была глубоко убеждена: не настоящее у него это увлечение, вспыхнет и погаснет. А ее любовь вечная, он не сможет обойтись без нее.

Лида старалась быть больше на людях. В школе, где она работала, на лето устроили городской пионерский лагерь, и Лида, забрав Валерку, шла туда, читала ребятам книги, забывалась.

А вчера занялась стиркой, а теперь вот весь вечер гладила. Когда взяла голубую сорочку, расстелила ее на столе — задумалась. Эту сорочку купила в день рождения Володи. Искала, искала ему подарок и вот купила сорочку. Хорошая попалась — добротно сделанная, из прочного материала.

Когда преподнесла ему подарок, он поцеловал в глаза, в губы, в лоб. Валерка кричал озорно:

— И меня, папа! И меня!

Владимир целовал и Валерку. В мае это было, а будто вечность прошла.

…Лида приподняла на руках сорочку и с горечью подумала о том, как давно не целовал ее Владимир, как давно не ласкал. Приходит угрюмый, ни на кого не глядит — сторонится.

Лида заплакала. В это время стукнула дверь. Лида вздрогнула, заглянула в кухню и включила там свет. Никого не было. Она выскочила на лестничную площадку — по лестнице бегом спускался Владимир.

Она хотела крикнуть:

— Куда же ты, Володя?! Вернись!

Но слова застряли в горле.

Николай Сидоров не был рожден для спокойной жизни. Ему бы все время ветер в лицо, ему бы постоянно преодолевать преграды. Вот тогда бы все было в норме! А однообразная, как конвейер, жизнь вызывала в нем усталость, равнодушие. Ему бы матросом скитаться по бурным океанам, всегда бы обновлять свои впечатления, жить бы в невероятно тяжелых полярных условиях. После войны, когда знал, что надо во что бы то ни стало учиться, а учеба не давалась, — шел напролом. Это было по душе. Трудности не выматывали, а вызывали торжество, большое желание помериться силами.