В первый раз — в доме, где она выросла. Балки были некрашеными, пространство между ними было закрыто мягким розовым материалом, служащим изоляцией. Дом был маленьким, всего с двумя спальнями, и к моменту переезда ее родителей уже старым, но тогда, двадцать лет назад, он находился в чистом и тихом месте. Мать переселила Пейдж на чердак, когда ей было девять; она делила его с коробками, набитыми разными вещами и составленными вдоль одной из стен. Но это место принадлежало только ей, и она сбегала сюда при любом удобном случае. Лежа на кровати, девочка слышала, как внизу ругаются ее родители. Отец умер, когда ей было одиннадцать, и после этого она слышала, как с матерью спорит ее старший брат Бад.

За последние несколько лет Пейдж много узнала о домашнем насилии, и было не так удивительно, что она в итоге вышла замуж за человека, который поднимал на нее руку. Правда, ни отец, ни мать никогда не били ее, а худшим, что она видела от брата, были тычки и посаженные на руку слизни. Но все мужчины в ее семье орали. Орали так громко и так бешено, что она удивлялась, как только не лопаются окна. Требования подчиниться, унижения, оскорбления, обвинения, страшная ругань. Насилие может быть не только физическим, но и психологическим. И насилием оно быть от этого не перестает.

В следующий раз она столкнулась с жестокостью, когда уехала из дома. После школы она прошла курсы парикмахеров и жила с матерью и братом, оплачивая свою часть аренды. Ей было двадцать один год, когда она и еще две девушки — тоже парикмахеры по профессии — арендовали половину одного старого дома. Пейдж с радостью заняла спальню под крышей, хотя она была не такой большой, как комната ее детства, и ей постоянно приходилось нагибаться, чтобы не удариться о потолочные своды.

При воспоминании о двух годах, проведенных вместе с Пэт и Дженни, у нее на глаза наворачивались слезы. Это было самое счастливое время в ее жизни. Порой она до боли скучала по нему. Три девушки-парикмахера, которые постоянно сидят на мели после оплаты аренды, трат на еду и одежду, — эта жизнь ей казалась раем. Когда у них не было денег куда-то сходить, они покупали попкорн, дешевое вино и устраивали вечеринку дома, болтая о женщинах, чьи волосы они стригли и красили, о парнях и сексе и хохотали до упаду.

А потом в ее жизнь вошел Уэс, успешный бизнесмен, на шесть лет старше ее. Противно осознавать, что ему тогда было столько же, сколько ей сейчас, — двадцать девять. Он казался таким практичным и зрелым, не мальчишкой, а настоящим мужчиной. Она делала ему стрижку всего пару месяцев, когда он попросил ее о свидании и отвел в такой высококлассный ресторан, где даже официантки одевались лучше ее. Он водил новенький «гран-при» с удобными кожаными сиденьями и тонированными окнами. И гонял на большой скорости, что в ее тогдашние двадцать три не казалось опасным. Это казалось волнующим. Даже притом, что он орал и подрезал других водителей, это казалось его правом — он имел власть и силу. И богатство, по ее стандартам.

У него был свой дом, который ему ни с кем не приходилось делить. Деньги он зарабатывал игрой на бирже — утомительная работа, требующая блестящего исполнения и огромной энергии. Ему каждый вечер хотелось водить ее в рестораны, покупать красивые вещи. Он вынимал из кармана бумажник и говорил: «Я не знаю, чего бы ты хотела, какая вещичка заставит тебя закричать, что она изумительна, поэтому я хочу, чтобы ты сама себе что-нибудь выбрала. Поскольку единственное, что имеет для меня значение в этом мире, — это сделать тебя счастливой». Он вытаскивал пару купюр и вручал ей двести долларов, настоящее богатство.

Пэт и Дженни он не нравился, но тут не было никаких загадок. Он относился к ним без уважения. Как к мебели или обоям. Отвечал им максимально односложно. Но она не могла вспомнить, что именно они говорили, когда пытались предупредить ее насчет его.

А потом безумие ее жизни вышло из-под контроля. Случилось то, что до того дня казалось невозможным: он ударил ее, а она после этого все равно вышла за него замуж. Они сидели в его модной машине и спорили, где она теперь будет жить. Он считал, что ей лучше пожить дома с матерью, а не в развалюхе с двумя лесбиянками. Спор перешел в ссору, она много всего ему наговорила. На что он ответил: «Я хочу, чтобы ты жила с матерью, а не в публичном доме».

— О каком дерьме ты думаешь, называя дом, где я живу, прибежищем проституток?!

— Как ты со мной разговариваешь!

— Ты назвал моих подруг шлюхами и лесбиянками и смеешь критиковать мой подбор слов?!

— Я просто думаю о твоей безопасности. Ты сказала, что хочешь выйти за меня замуж, и мне хочется, чтобы ты жила поблизости, когда это произойдет!

— Засунь себе свои хотелки сам знаешь куда, потому что мне нравится там жить, и ты не будешь мне указывать, что делать! И вообще, я не собираюсь выходить замуж за того, кто так отзывается о моих подругах!

Дальше — больше. Много больше. Она припоминала, что как-то обозвала его — то ли козлом, то ли задницей. А он обозвал ее сукой, упрямой сукой. Она отчетливо помнила, что они оба не стеснялись в выражениях.

А потом он ударил ее ладонью по лицу. И тут же сам чуть не рухнул на пол, заплакал, как ребенок. Сказал, сам не понимает, что на него нашло, но, наверное, это оттого, что он раньше никогда так не любил. Он поступил плохо, он знает это, он вышел из себя, просто обезумел, ему очень стыдно. Но… ему так хочется обнимать ее каждую ночь, заботиться о ней до конца жизни, он не хочет ее потерять. Он извиняется за то, что сказал о ее подругах-соседках, — наверное, это было от ревности к ним. Он никого, кроме нее, не замечает, она самое ценное, что есть в его жизни. Он так сильно любит ее, что это сводит его с ума. Она первая, к кому он испытывает такие чувства. Без нее он ничто!