– И что же нам остается? – нахмурилась Фламма, которая уже начала привыкать к валскому городку и его молчаливым обитателям.

– Дорога, – ответил Алиус. – Только больше никаких врачеваний и никакой славы. Хотя бы до места. На эту зиму нашего запаса хватит, а с весной будем осматриваться. Зимой и свеи плохие воины, посмотрим, чем все это кончится.

– Весной нас уже будет трое, – улыбнулась Фламма.

– Тем более, – сказал Алиус и объявил сборы.

Провожать лекарей, которые, наконец, вняли разумным советам и отказались идти на восток, а решили отправляться через прайдские королевства в Самсум, вышли не менее двух сотен горожан, добавляя к и так нелегкой поклаже стойких лошадок, подарки и подношения. Фламма плакала, а Алиус обещал всем горожанам вернуться, предполагая, что уже весной выполнит обещанное.

…К полудню Хатусс скрылся из глаз, к тому же зарядил мелкий снег, ранний даже для этих мест, и пара свернула с западной дороги на южную, а потом уже повернула и на горную восточную тропу. Именно по ней, вдали от холодного берега моря Хал и свейского пролива, за полторы недели Алиус и Фламма миновали черное звездное пепелище Этуту и вышли на окраину городка Киккула, в котором стоял суровый, но неказистый замок валского короля. Алиус тут же рассказал Фламме, что именно сестра этого правителя молодой девчонкой вышла замуж за правителя Бэдгалдингира, и по сей день зовется Ситула Рениссус, урожденная Керусса, Фламма закивала, вспоминая маленькую, но основательную седую царственную валку, но Алиус не дал спутнице отдыха, и тут же повлек ее на пустынный восточный тракт, с которого, не доходя до самого восточного валского городка Мины двадцати лиг, свернул к северу. Именно тут, на крутом берегу холодного свейского пролива, за полсотни лиг до начала антского моря Салму, пресного от впадающих в него рек, стояли, подобно черным зубам умершего великана, неприступные башни. Большая их часть была пуста, в некоторых еще жили отростки древних валских родов, но вокруг царило запустение. Редкие овчарни и можжевеловые заросли перемежались с пустырями и коптильными сараями, каждому из которых было никак не меньше ста лет. Как сказал Фламме Алиус, люди, которые жили в древних башнях, были так бедны, что даже помойки не накапливались у их жилищ.

Добравшись до самой древней из башен, Алиус обрадовался мерцающему огню в бойнице на высоте в десяток локтей, оставил лошадей у рассохшейся коновязи близ столь же древнего сарая и направился к узким каменным ступеням, что вели путника к дубовой двери на высоте тех же десяти локтей.

– Не слишком удобно, – объяснил крутой подъем Фламме Алиус, – зато безопасно. Основание всякой башни – монолит. Крушить ее тараном бессмысленно. А брать приступом еще более бессмысленно. Хотя, надеюсь, в этой башне будет храниться великая драгоценность. А дрова для растопки печей наверх можно будет поднимать и рычагом с блоком. Я тебе покажу, хотя поднимать буду, конечно же, сам.

– Ты так говоришь, будто нас уже приютили, – с тревогой прошептала за спиной Алиуса Фламма.

– Старик Эту Этемму жив, – отвечал ей Алиус. – Все говорит об этом. И огонь, и масло на сарайном замке, и выловленный плавник для растопки печи. Да и козы мне почудились в сарае. Сейчас увидишь. Главное, чтобы он не выжил из ума и не ослеп окончательно. В любом случае подлечим его, если что.

– Главное, чтобы он еще и не оглох, – заметила Фламма после того, как Алиус заколотил в дверь.

Им пришлось подождать минут пять, пока где-то далеко не раздались шаги и глухой голос не произнес по-валски:

– Кого еще принесло в тягость слепому Эту?

– Не в тягость, дядюшка Эту, не в тягость! – закричал Алиус. – Это я, тот самый нерасторопный и бестолковый лаэт, которого ты ругал за неправильную растопку печи! Алиус Алитер! Помнишь, я зимовал у тебя с наставником – угодником Сином? Ты еще предлагал усыновить меня, если я наберусь ума-разума. Ума-разума я так и не набрался, а вот без крыши над головой в суровую зиму остался. Да еще и вместе с женой. Не приютишь в обмен за оплату, еду и лекарскую помощь? Син научил меня кое-чему. Твои кости по-прежнему мучат тебя?

– Алиус? – нерешительно спросил через дверь старик. – Тот самый, который сжег курицу на вертеле?

– Тот самый! – обрадовался лаэт. – Но теперь я гораздо более умел в обращении с вертелом.

– А что стало с добрым угодником Сином? – поинтересовался старик.

– Не знаю, – признался Алиус. – Наши пути разошлись на время. Но еще год назад он был здрав и бодр.

– Кому-то здравие и бодрость, а кому-то болезни и слепота, – заскрипел старик и загремел запорами.

Дверь в башню открылась, и в лицо путникам дохнуло теплом, гарью и запахом несвежего старческого тела.

– А ну-ка, – старик, который оказался высоким, худым и длинноволосым, сверкая мутными, невидящими глазами, вытянул руку, нащупал лицо Алиуса и быстро провел по носу, ушам, скулам, лбу, подбородку. – Точно он, Алиус Алитер, бестолковый лаэт, из которого мастер Син собирался сделать умельца и угодника.

– Надеюсь, что ему это удалось, – поклонился старику лаэт.

– А где баба твоя? – сдвинул брови старик.

– Я здесь, – прошептала Фламма и шагнула вперед.

– Ты здесь? – замер словно пораженный молнией старик и вытянул дрожащую руку. – Ты?

Он коснулся сначала носа Фламмы, потом ее щек, лба, провел ладонью по волосам, отбросил суковатый посох, на который опирался, сжал лицо Фламмы в ладонях и, обливаясь слезами из незрячих глаз, повернулся к Алиусу:

– Лаэт! Где ты ее сыскал? Где ты сыскал мою девочку! Мое пропавшее счастье! Мою единственную отраду! Как ты помог найти ей дорогу домой! Ути! Ути моя! Солнце для слепого старика! Глаза для слепого старика! Сердце для слепого старика!

Фламма замерла, словно окаменела.