Когда наконец все немного утолили жажду, не замедлил завязаться общий разговор. Вели его доктор и сидевший рядом с ним молодой человек, один из двух юристов поселка, ибо они считались наиболее значительными персонами среди присутствующих, да порой осмеливался вставить словечко мистер Дулитл, который, по всеобщему мнению, уступал им только в образованности. Стоило юристу открыть рот, как кругом воцарилось глубокое молчание, и все внимательно выслушали слова, с которыми он обратился к эскулапу:

— Я слышал, доктор Тодд, что сегодня вам пришлось совершить серьезную операцию, что вы благополучно извлекли заряд дроби из плеча сына Кожаного Чулка,

— Да, сэр, — ответил доктор, важно задирая свою маленькую головку, — мне действительно довелось проделать в доме судьи нечто подобное. Впрочем, это пустяк: было бы куда хуже, если бы дробь попала в грудь или живот.

Плечо же не относится к жизненно важным органам, и я думаю, что молодой человек скоро будет здоров. Однако я не знал, что он приходится сыном Кожаному Чулку. В первый раз слышу, что Натти был женат.

— Не о том речь, — возразил его собеседник, подмигивая присутствующим. — Я полагаю, вы слышали, что в юриспруденции существует такое понятие, как filius nullius [181] .

— Да говорите вы по-человечески! — перебила его трактирщица. — Чего это вам вздумалось говорить на индейском наречии среди добрых христиан, пусть даже этот бедный охотник и вправду ничем не лучше диких индейцев! Будем надеяться, что миссионеры со временем обратят их в истинную веру, а уж тогда неважно будет, какого цвета у тебя кожа и что у тебя на голове — шерсть или волосы.

— Я говорил по-латыни, а не по-индейски, миссис Холлистер, — возразил законник, снова хитро подмигивая в сторону присутствующих, — а доктор Тодд понимает латынь, не то как бы он читал ярлыки на своих банках и склянках? Не беспокойтесь, миссис Холлистер, доктор меня понимает, — а, доктор?

— Гм, гм… Не могу этого отрицать, — ответил Элнатан, тоже пытаясь придать своему лицу шутливое выражение. — Латынь, господа, очень странный язык, и я не побоюсь сказать, что в этой комнате только сквайр Липнет сумеет понять, что far. av. [182] в переводе на наш родной язык значит «овсяная мука».

Тут пришлось, в свою очередь, смутиться молодому юристу, никак не ожидавшему от доктора такой учености; хотя он действительно с грехом пополам окончил один из восточных университетов, но латынь доктора несколько сбила его с толку. Однако ему вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь превзошел его в познаниях на глазах стольких клиентов, и поэтому он поспешил загадочно рассмеяться, словно в этих словах заключалась шутка, понятная только ему и доктору. Все присутствующие, которые жадно слушали эту беседу, одобрительно переглянулись, и повсюду раздались восхищенные возгласы: «Уж он-то языкам обучен!», «Сквайр Липпет ни перед кем лицом в грязь не ударит!», свидетельствовавшие о глубоком уважении, которым здесь пользовался юрист. Последний, весьма этим ободренный, встал с места, повернулся спиной к огню, обвел взглядом своих слушателей и продолжал:

— Ну, сын он Натти или не сын, а я надеюсь, что малый не оставит этого дела так. У нас в стране мы почитаем законы, и мне хотелось бы в суде решить, имеет ли человек, владеющий — по его словам, владеющий, — сотней тысяч акров, имеет ли он особое право стрелять в людей. А вы что думаете об этом, доктор Тодд?

— Ну, сэр, я уже сказал, что этот молодой человек скоро поправится. Пуля не задела жизненно важных органов, и к тому же она была извлечена очень скоро, а на рану наложена повязка по всем правилам врачебного искусства, осмелюсь сказать. И я не думаю, чтобы его здоровью угрожала теперь какая-нибудь опасность.

— А вы что скажете, сквайр Дулитл? — спросил юрист, повышая голос. — Вы у нас мировой судья, вы знаете, что разрешено законом, а что пет. Я спрашиваю вас, сэр, можно ли оставить без последствий стрельбу по человеку? Предположим, сэр, что у этого юноши были бы жена и дети; и предположим, что он был бы ремесленником, как вы сами, сэр; и предположим, что он был бы единственным кормильцем всей семьи; и предположим, что пуля, вместо того чтобы пронзить мякоть, разбила бы ключицу и лопатку, оставив его калекой па всю жизнь, — я спрашиваю вас всех, господа, предположим, дело обстояло бы так. Неужели присяжные не присудили бы ему щедрого возмещения за причиненное ему тяжкое увечье?

Поскольку в конце своей речи юрист обратился уже ко всему обществу, Хайрем сперва решил было не отвечать, но, обнаружив, что все вокруг смотрят на него с живейшим любопытством, он вспомнил о своей репутации человека, искушенного во всяких юридических тонкостях, и величественно заговорил.

— Что ж, — сказал он, — если бы один человек застрелил другого, и если бы он сделал это умышленно, и если бы на это обратили внимание власти, и если бы присяжные нашли его виновным, то это дело пахло бы тюрьмой.