Из-за огромной сосны на несколько мгновений выглянула, покачиваясь, большая змеиная голова, не по-звериному умно глянула ему в лицо. Исчезла. Уползла.

Фюльгья!

У каждого человека есть свой призрачный двойник. Фюльгья. У кого-то — волк, у кого-то — ястреб. У него, Авайра — змей.

Херсир мог бы поклясться Одином — таких змей не бывает. Здесь, не бывает, в Гардарике.

Увидеть фюльгью — к смерти. Ответить венду вдруг стало невероятно трудно.

Я не заставлю тебя долго ждать, Один…

— Выходи, — хрипло отозвался хёвдинг.

Мечи, шипя, вылетели из ножен.

Лесная, недавно проросшая трава на поляне, мохнатые ветки елей над головой, разбросанные мёртвые тела — и плеск ломаных бликов на лезвиях сшибающихся мечей варяга и урманина.

Один — с малолетства в походах и набегах, семи лет вместе с отцом бежал из бондэрского посёлка Кунгхалле к викингам, но ещё помнил скальные вершины Халогаланда. Набеги, походы, бои и грабежи вытопили жир из тела Авайра, а руки привыкли убивать без сожалений и колебаний.

Второй — с малолетства в походах и набегах, десяти лет подался к викингам и отомстил их хёвдингу за гибель отца, поморянского боярина Ратибора, и матери, дочери финского старейшины рода Лосося, морской воительницы. А после подался на службу к полоцкому князю Рогволоду.

Звон мечей поднял в небо птичью стаю, её крик гулко ударил по ушам. В четвёртой или пятой стычке Авайр не сдержал в руке меча, но поймал следующий удар варяга на наруч. Железная пластина разлетелась пополам, но меч сдержала. Херсир кувырком ушёл от нового выпада, вновь подхватил с земли свой Варг. Какова насмешка судьбы — варягу предстоит погибнуть от Варга! — мельком подумал Авайр, но тут же вспомнил про фюльгью. Не варягу предстоит остаться сегодня на этой лесной поляне.

Стемид в обратном развороте вновь попытался достать урманина в лицо. Не смог.

Ему начинало надоедать это бессмысленное махание мечами. Как, похоже, и Авайру.

Урманин левой рукой метнул в Стемида швыряльный нож, варяг отбил его ударом меча и тут же едва не опоздал защититься. Гадюка, рассекая лёзом воздух, раздражённо зашипела, и Авайр попятился.

Плохо дело, — подумал Стемид отрешённо. Прыгнул, в могучем замахе целя вспороть урманину живот, но чужой меч не пустил Гадюку даже прикоснуться к кольчужному плетению. Всё на миг замерло в неустойчивом равновесии, и варяг, больше не колеблясь, в пол-обороте ударил Авайра локтем, разорвав кожу на щеке урманина краем наруча. Кровь хлынула на лицо. Авайр отшатнулся, и Гадюка врубилась ему в ногу. Урманин упал на колено, Стемид стремительно развернулся, его клинок взлетел над головой Авайра.

Смерть!

Радужным многоцветьем сиял Биврёст, и валькирия на белом крылатом коне приветственно вскинула над головой меч.

Последующие пять дней слились для Волчара во что-то однообразное и длинное. Хлопал в парусе ветер, лодья ходко бежала вниз по Припяти, а змеиное кольцо Прозора по-прежнему указывало на полуночный восход, помаленьку, едва заметно отклоняясь к полуночи. Дул сильный и ровный попутный ветер, шевелил вершины береговой чащи, на верстовой глади реки катились крупные плоские волны, чуть раскачивая лодью.

Собранное из причудливо изогнутых брусьев-рёбер и досок обшивки, намертво притянутых к хитро выгнутому хребту, тело лодьи в двенадцать сажен длиной и четыре сажени шириной бежало по реке. На воду поглядишь — вроде и быстро бежит лодья, а на берег глянешь — еле ползёт. Чуть гудела и поскрипывала щегла, строганная из цельной кондовой сосны, гудел в парусе ветер. Лодья в день делала не менее ста вёрст — по течению да под парусом-то чего и не сделать. Тянулись с обеих сторон берега, густо поросшие густым лесом, а то и светлым сосновым бором, с высокими красными ярами да суглинистыми откосами, с низкими песчаными мысами, покрытыми белоствольным березняком. Часто и лоси, и медведи выходили напиться к реке. Мужики косо поглядывали, сглатывая слюну — играла вечная мужская страсть к охоте.

— Эх, кабы лук, да подгрестись поближе…

— А то вовсе на берег высадиться да зверьё погонять…

— Непуганое, видать…

— Погоняешь, как же, — хмуро говорил кормчий, страхолютый чернобородый мужик. — Гляди, как бы самого древляне или дрягва не погоняли. Может, они уже у берега сидят, дожидаются.

После такого ответа разговоры стихали, и мужики, охмурев, сидели молча. До нового зверя, вышедшего напиться.

На второй день ветер переменился, застав их мало не у самого устья Припяти — теперь он дул прямо на полночь, а река, как назло, поворачивала к полудню.

— Эх-ма, кабы завтра он перешёл, как мы вверх по Днепру пойдём, — сплюнул хозяин лодьи, купец Живляк. Ветер вмиг отомстил, вернув плевок ему прямо на штаны. — Тьфу ты, пропасть…

И велел купец вынимать вёсла. Пришло и Волчару время на весло сесть.

Да и ладно — Некрас хоть и не на море вырос, а такой работы не боялся. Сын русского гридня — не изнеженный грецкий или там агарянский вельможа, что не только весла, порой и меча-то в руке не держивал. Руки радовались работе.