Как-то утром в нашей комнате неожиданно появился Антонин и объявил, что преподобный отец Рафаэль, родственник и протеже римского папы, назначен по воле его святейшества генералом ордена Святого Франциска.

«Меня же, дети мои, – добавил Антонин, – переводят в Лион на должность настоятеля. Вместо нас сегодня сюда прибудут два новых отца, мы с ними незнакомы. Может, они отправят вас домой, может, захотят задержать в монастыре. Но, какой бы ни была ваша дальнейшая участь, советую для вашего же блага и в знак уважения к двум собратьям, которых мы здесь оставляем, не разглашать некоторые наши обычаи и не рассказывать о том, что не укладывалось бы в рамки приличий».

Столь приятная новость нас так обрадовала, что мы с готовностью согласились исполнить все прихоти развратника, пожелавшего попрощаться со всеми четырьмя. Ожидаемый конец мучений позволил стерпеть его последние издевательства без жалоб, мы ни в чем не стали отказывать Антонину, и он вышел от нас довольный, чтобы навсегда с нами расстаться.

В два часа, как обычно, нам подали обед. В комнату вошел Клемент в сопровождении двух пожилых монахов почтенного вида.

«Сознайтесь, друг мой, – обратился один из них к Клементу, – что царившее в этом доме распутство ужасно, и удивительно, что Небеса так долго это терпели».

Клемент смиренно признал свою вину, однако оправдывался тем, что ни он, ни его собратья не вносили никаких новшеств в монастырский устав, они лишь поддерживали уже сложившуюся в этой обители традицию, доставшуюся им от предшественников.

«Предположим, – перебил его тот же монах, который, видимо, был новым настоятелем, – предположим, это так, тогда надо поскорее ликвидировать этот очаг разврата. Подумать только, какой скандал может разразиться в случае огласки и в светских, и в религиозных кругах».

И святой отец спросил нас, как мы представляем свою дальнейшую жизнь. Каждая ответила, что желала бы вернуться в родные места или в свою семью.

«Так тому и быть, дети мои, – сказал монах, – каждой из вас будет выделена сумма на дорожные расходы, однако вы должны выполнить следующие условия: уходить будете по одной, пешком, с интервалом в два дня и никогда не разгласите того, что происходило в этой обители».

Мы уверяли, что будем молчать. Но настоятель не довольствовался нашими обещаниями: он подвел нас к святыням и заставил присягнуть у подножия алтаря, что мы навеки сохраним в тайне то, с чем столкнулись в монастыре. Я, как и остальные, совершила этот обряд, и если сейчас нарушаю свое слово, рассказывая вам все, сударыня, то изменяю лишь букве, а не духу этой клятвы. Ведь цель этого добренького святоши – уберечь репутацию монастыря и пресечь жалобы. Раскрывая перед вами правду обо всех похождениях в тихой обители, я твердо уверена, что не причиню никаких неудобств ордену этих святых отшельников.

Мои подруги отбыли раньше меня, а поскольку нам было строго запрещено назначать друг другу встречи, и мы уходили в разное время, то так никогда больше и не увиделись.

Мне выдали два луидора на дорогу до Гренобля, вернули одежду, в которой я прибыла в монастырь, и я с удивлением обнаружила в целости и сохранности еще восемь луидоров. Итак, я была обрадована и полна воодушевления, покидая навеки это ненавистное пристанище порока столь неожиданно легким способом. Я углубилась в лесную чащу и очутилась на дороге в Осер на том самом месте, где три года назад приняла нелепое решение самой броситься в омут. Итак, через несколько недель мне исполнится двадцать пять лет. Первым моим побуждением было преклонить колени и просить прощения у Всевышнего за свои невольные прегрешения, – а мне было в чем покаяться. И я истово молилась и каялась с тем большим рвением еще и потому, что не могла делать этого пред оскверненными алтарями гнусного дома, который с радостью покинула. Слезы сожаления текли из моих глаз. Когда, три года назад, охваченная благочестивым порывом, столь жестоко обманутым, я свернула с той же самой дороги, я была чиста и непорочна – какими же неблаговидными поступками запятнана я сейчас! От этих грустных размышлений спасало лишь радостное ощущение свободы, и я продолжала свой путь. Чтобы не испытывать более ваше терпение, сударыня, я буду останавливаться только на событиях, преподавших мне важные уроки или в корне изменивших ход моей жизни.

Я провела несколько дней в Лионе. Как-то случайно я заглянула в одну иностранную газету, принадлежащую хозяйке дома, где я остановилась. Каково же было мое удивление, когда я прочитала там, что еще один злодей получил высокое одобрение, один из главных виновников моих бед. Роден, гнусный негодяй, столь безжалостно покаравший меня за то, что я оградила его от совершения убийства, покинувший Францию, где он наверняка осквернил себя не одним злодеянием, недавно, по сообщению этой газеты, был назначен, и с огромным жалованьем, придворным хирургом короля Швеции. Пусть он благоденствует, этот мерзавец, пусть, раз так угодно Провидению, а ты, жалкое отверженное создание, страдай в одиночку, терпи и не жалуйся, ибо свыше предначертано, что горе и терзания – неизбежный удел добродетели!

Через три дня я покинула Лион, мне не терпелось поскорее оказаться в Дофине: моя безумная надежда на то, что в этой провинции мне наконец улыбнется счастье, все еще не оставляла меня. Как и всегда, я путешествовала пешком, в моей дорожной сумке была лишь пара рубашек и косынок. Я успела удалиться от Лиона на расстояние около двух лье, когда ко мне подошла старушка и с самым жалостливым видом попросила милостыню. Я не знала в этом мире никакой другой радости, кроме оказания услуг и благодеяний ближнему, и, со свойственным мне состраданием, достала кошелек, чтобы вытащить оттуда несколько монет для нищенки. Однако эта презренная женщина оказалась куда проворнее меня, хотя с первого взгляда казалась старой и дряхлой. Она ловко выхватила мой кошелек и сильным ударом в живот сбила меня с ног. Когда я поднялась, воровка успела отбежать шагов на сто; кроме того, рядом с нею показались четверо ее пособников, которые делали угрожающие жесты в мою сторону, так что догонять мошенницу было бесполезно.

«О Небо праведное! – с горечью воскликнула я тогда. – Неужели за любым благочестивым порывом, рождающимся в моей душе, тотчас же должна последовать неминуемая расплата!»

В этот роковой час мое врожденное мужество чуть не покинуло меня. Сегодня я прошу за это прощения у Небес, но тогда была близка к бунту. Передо мной открывалось два пути, один страшней другого: либо попробовать присоединиться к мошенникам, которые только что меня жестоко обидели, либо вернуться в Лион и посвятить себя распутству. Но Господь был настолько милостив, что не позволил мне пасть, хотя надежда, которую он снова зажег в моем сердце, оказалась лишь преддверием еще более тяжких испытаний. Тем не менее, я благодарила Господа за поддержку. Моя несчастливая звезда неотвратимо приближала меня, невиновную, к эшафоту, так что, согласившись тогда на любое из этих решений, я бы лишь обрекла себя на новые унижения, но не спаслась бы от позорной смерти, которая мне предначертана.