Они не поняли, да и Она никак ко мне не переменилась. А если снова стать самим собой, одеться как прежде, словно ничего не происходило? Только списывать всё равно никому не дам».

— Боря, ты дома? — мать постучалась к нему в комнату и вошла, не дожидаясь ответа.

Она была в бежевом брючном костюме и даже при галстуке рубинового цвета, с коротко стриженными волосами, окрашенными в разные цвета: были и совсем белые пряди, и медные, и словно мраморные. Мама работала в туристической фирме. Каждое утро она брала под мышку коричневый лакированный портфельчик и до позднего вечера пропадала на работе. Она была деловая от носков замшевых туфелек до разноцветных прядей на макушке.

— Мне звонила Лилия Сергеевна. Сказала, что ты поразил её до глубины души своим сегодняшним демаршем.

— Глубина души у неё, наверное, очень большая, — усмехнулся Борька. — Во всяком случае, по выражению её лица я особого удивления не заметил.

— И тем не менее. Что это ты так экстравагантно оделся? Испортил мой плащ. Проще было попросить, и я бы купила тебе одежду, какую бы ты захотел. Я считала, что в школу и вообще в присутственные места надо ходить в строгой классической одежде. Но если у тебя другая точка зрения… Я ведь никогда не навязывала тебе своё мнение.

— Мам, считай, что это был психологический опыт, тест. Завтра я оденусь как обычно, и все вернётся в привычное русло.

— А ты? — мать подошла, заглянула в глаза. — А ты как будто не в своей тарелке.

— Нет. Я остаюсь самим собой даже в необычной одежде.

— Всё шутишь. Но всё-таки, с тобой что-то не так?

— Ты спрашиваешь или констатируешь? — прищурился Борька.

— Борь, это всё игра слов!

Мать замолчала, прошлась по комнате. Тронула шапку белого короля с крестом.

— Борька, ты у нас самостоятельный и, как мне кажется, самодостаточный. Только смотри не заиграйся. Многие считают, что шахматы — это модель жизни, её отражение. Я не знаю, сколько существует вариантов шахматных партий. Допустим, миллион. Но в жизни, я знаю, всегда будет миллион первый вариант, которого ты не сможешь предусмотреть.

Мать положила короля на шахматную доску и ушла.

Борька рано вышел из дома. Сел на заборчик у дороги и смотрел, как русло шоссейной реки, освещённое будто пыльным рассеянным утренним светом, по цветной капле наполняется железным потоком. И когда поток уже бурлил вовсю, Борька побрёл в школу, одетый в отглаженные брюки и рубашку.

Она подошла к нему до урока в коридоре и впервые заговорила с ним.

— Ты вчера забавный маскарад устроил. Не ожидала от тебя.

Борька улыбнулся, воспринимая это как комплимент. Вот Она, рядом. И говорит с ним. Значит, удалось и всё было так просто?

— Я хотела тебя попросить, — она замялась. — Ты дашь мне алгебру списать?

Борька помолчал, вглядываясь в её такое изученное им лицо.

— Я не даю списывать, — и добавил через мгновение: — Никому.

…Острые сухие лимонные корочки кололи ладонь, которой Борька опирался о дно шкафа. От табачного запаха и аромата духов щекотало в носу.

В тишине шкафа Борька был спокоен, почти равнодушен. Белые и чёрные — они все были в его голове, в его воображении и двигались в соответствии с его желанием и логикой, твёрдой и неумолимой.

Вот только серый цвет не был в его власти и Она тоже. Борька на мгновение задумался не о шахматах, но очень быстро в его мозгу снова привычно, успокаивающе стали роиться беспроигрышные варианты шахматных партий.

Отзвук в пустоте

Небо упало на землю и полоскало своё отражение в разливе. Чёрные голые деревья топорщили из воды корявые ветви. Измученные долгой зимой, а теперь и половодьем деревья замерли в безветрии, застыли в этих свои корявых позах.

Резиновая лодка скользила по воде бесшумно, но Петьке Самычеву, который сидел в ней, упёршись озябшими руками в бархатисто-тёплые резиновые борта, казалось, что лодка недвижима. Она никогда никуда не доплывёт, загипнотизированная темнотой и парализованная Петькиным страхом. Так и проторчит посреди разлива до рассвета, хотя и в том, что рассвет когда-нибудь придёт в сгустке ночи, мальчик уже сомневался. А если всё-таки солнце выскочит, то оно высветит и лодку, и всех, кто в ней, и их тёмные намерения. Тогда Петька пропадёт. Уж лучше увязнуть, сгинуть в темноте, чем дождаться такого разоблачительного рассвета.

Чужой, пришлый человек сидел в лодке перед Петькой, подгребая маленьким веслом. Он правил в темноте одному ему известным путём, если на воде бывают пути. След от лодки, невидимый ночью, стягивался быстро, и вода скрывала всё.

С правого борта надвинулось что-то высокое с зубьями, как будто гребень огромной ящерицы. Лодка соприкоснулась с этой махиной, зашуршала, и Петька чуть не вскрикнул. Гребень ящерицы оказался обыкновенным забором-штакетником.

Лодка протиснулась в заполненный водой двор. Тёмная кромка воды рассекала окна первого этажа пополам. Двухэтажные дома в посёлке были редкостью и принадлежали богатым. Окна второго этажа чернели отражённым в стёклах небом и водой, пустотой покинутого дома.