Вроде бы, приезжая в отпуск, не таскал гири по утрам и не бегал кроссы. Целыми днями валялся на диване перед телевизором с книжкой, похрустывая орешками в сахаре, от которых вовсе не худеют. И всё равно оставался поджарым и могучим на зависть тщедушному, тонконогому и тонкорукому Сане.

Уж Саня и бегал, и прыгал целыми днями. А всё равно оставался хрупким и звонким, как кузнечик.

Павел вошёл в дом. Санька всё ещё стоял у окна, мечтая о фигуре супермена, и неожиданно получил щелчок по затылку.

— Шнурок, чего зеваешь? — насмешливо спросил Павел.

— Меня Шурка зовут, а не Шнурок. А ещё лучше — Саня. Что ты дразнишься?

— Нет, на Шурку, а уж тем более на Александра, ты не тянешь. Пока — Шнурок.

Саня надул губы и отвернулся.

«Вечно Пашка подтрунивает. Взрослый же мужик, — Саня покраснел от возмущения. — Тридцать пять лет, а ума нет. Как его в армии держат? Лучше бы таких, как я, брали, рассудительных, серьёзных».

Он давно мысленно примерял на себя военную форму. Завидовал брату так, что челюсть сводило. И эти майорские погоны, и форма, и высокие ботинки на шнуровке, и орденская планка, жёлтая и красная полоски — отметки о ранениях, и островок седины над левым ухом, проросший в ёжике коротко стриженных волос, — всё это будоражило Санькино воображение, казалось единственно мужским и настоящим.

Пашка бросил сумку у двери и плюхнулся на диван. Руки на спинку положил, запрокинул голову, и на всём его лице, кругловатом, как у матери, появилось выражение блаженства.

— Взболтало в автобусе, как гоголь-моголь, — ни к кому не обращаясь, глядя на сучковатый, жёлто-янтарный от старости потолок, пожаловался Павел.

— Зачем форму портить? — Санька тоже не смотрел на брата, теребил край петушиной льняной скатерти. — Рукава завернул, измял, воротник расхристанный. Офицер должен быть подтянутым!

— Поучи меня, поучи, — ласково попросил Павел. — Ехал домой и мечтал, что сопливый Шнурок будет меня учить жизни.

— Я не Шнурок, я Шурка, — дрожащим от обиды и подступивших слёз голоском выдавил Саня.

— На минуту вас оставить нельзя, — мать вернулась в комнату с дымящимся пирогом на синем фарфоровом блюде. — Уже поцапались. Паш, ты же взрослый, что ты его дразнишь? Садитесь к столу. Шурка, ты ведь хотел сладкого?

— Теперь не хочу, — Санька мужественно отвернулся. — За один стол с ним не сяду, — пробормотал он еле слышно.

— Тем лучше, — потёр руки Павел. — Мне больше достанется.

Санька сел на диван, где только что восседал Павел, подобрал ноги, опёрся подбородком о колени. То и дело ему приходилось сглатывать слюну. Брат нарочно пил чай, громко прихлёбывая, оглушительно грыз сахар и нахваливал зефир и вафли.

— Ты хоть дома побудешь? — мать ничего не ела, разглядывала Павла.

— Мам, два дня, — Павел говорил неохотно, раздражённо. — Скажи спасибо, что хоть на столько вырвался. Дом покрашу, картошку выкопаю. Хотя этого бездельника, — Павел кивнул в сторону Сани, — надо бы тоже к сельхозработам привлечь.

— Нет уж. Пусть занимается… — мать осеклась. — Да и ты бы, Паша, отдыхал. С домом и огородом дядя Коля поможет.

— Погоди, — нахмурился Павел. — А чем это там нашему профессору надо заниматься?

— Не хотела говорить, Пашенька. У тебя и без того на службе голова кругом… — мать замялась. — Саньку по географии на осень оставили. Если в сентябре не пересдаст, будет второгодником.

— Та-ак, — опять ласковым, чуть скрипучим голосом протянул Павел. Когда Санька был совсем маленьким, таким голосом Павел пугал его, изображая Бабу-ягу. — Почему ты раньше мне не сказала? Его не сладостями надо кормить, а ремешком потчевать. Выпороть его соответственно возрасту и поведению.

— Паш, ты в детстве тоже мало походил на ангела! Но никто тебя наказаниями особо не третировал. А Шурка хоть и проштрафился, летом всё-таки занимался, готовился…

— Я вижу. Судя по его загорелой физиономии, он много времени проводил за книгами.

Саня почувствовал, как покраснело лицо. Заныло в животе. С Павла станется. Пару раз Санька крепко получал от брата и хорошо помнил эти оба раза. Здоровый, взрослый мужик. Что ему стоит взгреть Саньку по первое число. Саня покосился на приоткрытую дверь в коридор. Но пути отступления пролегали мимо стола, за которым царил брат.

— Бегаю я быстрее, — заметил Павел. — Так что не вздумай! — он пристально посмотрел на Саню.

Глаза у Павла цвета осенней полыни, чуть с рыжиной, с тонкими морщинками в углах глаз. Такие морщинки появляются, когда люди много улыбаются, да к тому же большую часть жизни проводят на открытом воздухе, где солнце и ветер заставляют постоянно щуриться. К Павлу относилось и то и другое, он и сейчас вдруг заулыбался.

— Мать, а с чего ты решила, что он будет эти дни усиленно заниматься? Ведь всё лето гонял лодыря. Даже если я ему сейчас всыплю, то через два дня уеду, и он снова загуляет. А?