— Ничего я не боюсь, — Санька отвернулся и затрясся от страха.

— Клизму ему надо поставить, а не скобку, чтобы мозги прочистить, — Павел сел на кушетку у другой стены, потянул было из кармана пачку сигарет, но, бросив взгляд на Катину спину, тут же спрятал обратно. — Ты, Кать, его не слушай, делай всё как надо.

— Какой ты, Паша, железобетонный, — Катя обвела вокруг раны тампоном, смоченным в зелёнке, и, стянув края раны, залепила пластырем. — Сверху бинтиком замотаем, — прокомментировала она свои действия. — И полный порядок. Может, чайком вас угостить?

— Нет уж, — Павел с кряхтением взял Саню на руки, ведь когда они бежали в санчасть, Саня был босиком. — Мы лучше пораньше спать ляжем. Рабочий день закончился, а мы устали. Утром с поезда, — он глянул на часы из-под Санькиного колена. — Восьмой час. Поужинаем и баиньки.

— Ты в отряде останешься? — удивилась Катя. — Ах, ну да, в общаге у тебя сосед. Ну, тогда завтра заходите ко мне в гости на чай.

Потёртое кресло оказалось кроватью. Павел раздвинул, его с лязгом и скрипом, застелил мятой простынёй, бросил в изголовье кожаную потёртую думочку-подушку, а сверху — колючий красно-чёрный плед. Сам улёгся на диван безо всякой постели.

Незашторенное окно белело в сумерках высоким прямоугольником. Медведь, стоявший на задних лапах на подоконнике, стал совсем чёрным на фоне молочных сумерек.

Саня повозился на твёрдой кровати. Рану под пластырем и бинтом дёргало.

— Почему тут нет штор? — Саня сел, опустил босые ноги на пол и поёжился.

— Зачем? Это же рабочий кабинет, — Павел пожал плечами так, что заскрипел диван.

— Для красоты хотя бы, — проворчал Саня. — А комаров таких крупных вы здесь нарочно разводите? — он хлопнул себя по плечу.

— Река рядом.

— Паш, так ты мне и не ответил. Что плохого, если бы у вас было уютно?

— Да пойми ты! На войне-то кто им условия создавать будет? Уют здесь ни к чему. Мамки, пирожки — это только расслабляет.

— Ну не знаю. Наоборот, солдатам веселее будет с домашними повидаться и поесть как следует, а не как в вашей столовке…

— Если они теперь не привыкнут к трудностям, — зевнул Павел, — то на войне раскиснут.

— Не факт.

— Спорщик! Я-то видел тех, кто рассыпался, лишь начинали пули свистеть.

— И все они были маменькины сынки?

— По-разному, — уклончиво ответил Павел.

— Вот именно! — торжествующе воскликнул Саня.

— Ты всё хочешь чётко разделить на чёрное и белое. Не получится, а шишек себе набьёшь и разочаруешься во многом.

Саня улёгся, натянул колючий плед до подбородка.

— Больно вот так, осколком…

— А ты как думал! — немного обиженно сказал Павел. — Я просил мать тебя в госпиталь не приводить.

— Может, зря?

— Что? — Павел приподнялся на локте.

— Зря меня оберегал. Ты плохо выглядел? Что бы я там такого страшного увидел? Ну раненый, ну бинты, кровь…

— Дело не во мне… — Павел дотянулся до стола, взял пепельницу, положил её к себе на грудь. Сигаретный огонёк подрагивал в темноте. — В палате лежали и другие ребята. Один… он уже поправлялся, но был обожжён. В бэтээре горел и руку потерял. И парень без двух ног. Короче… Ну не хотел я. Ты же мне не чужой, жалко тебя.

— Почему? — не понял Саня.

— Мне хотелось, чтобы ты подольше оставался ребёнком. Я-то после смерти отца рано повзрослел. Вас с матерью кормить надо было, — Павел вздохнул. — Ты не подумай, я не в упрёк. Просто так жизнь сложилась, и никто в этом не виноват. Я и не женился-то до сих пор, потому что своя семья — это… Расход, в общем, большой. Ну и бог с ним.

Павел закурил новую сигарету. В фонарном свете из окна сигаретный дым клубился загадочно и холодно, как морозный пар. Саня снова поёжился.

— Паш, а как же можно сгореть в бэтээре? Почему он не выскочил?

— Он не заметил, что горит. Стрелял из пулемёта, а когда понял, всё равно продолжал стрелять, потому что в шоке был и своих выручал. Вытащили его, бэтээр затушили. Еле от пулемёта оторвали. Одна рука так обгорела, что ампутировали… — Павел осёкся. — Тьфу ты, Санька. Спи давай. Что ты всё расспрашиваешь? Ни к чему тебе это! Спи.

Саня посопел и быстро уснул. Но и проснулся он, как ему показалось, сразу. Августовская ночь залепила даже фонари на улице. Света было чуть-чуть, мутного, противного. Тишина стояла ночная, мертвенная. Саня вытаращил глаза в эту темноту и задрожал.