Шрифт:
– Я так и подумала. – Одариваю его дружелюбной улыбкой: он располагает к себе.
– А ты, значит, работаешь реставратором.
Он оглядывает меня с восхищением, вызывая чувство почти нежности. Потом подает руку и добавляет вежливо:
– Меня зовут Мартино, очень приятно познакомиться.
– Элена! – пожимаю его горячую руку.
– А этот акцент? Откуда ты?
– Из Венеции.
– Ну конечно… переехала по работе?
– Не только… – улыбаюсь ему, – еще поближе к моему парню.
– А-а, – он кивает головой и, кажется, выглядит слегка расстроенным.
На мгновение замолкаем, будто оба не находим, что сказать.
– Ну, думаю, что мы будем часто видеться в ближайшие дни, Мартино.
– Наверно да, – радостно отвечает он, блестя глазами.
– Я побегу, мне туда! – говорю, указывая направление.
– А мне – туда! – отвечает он, будто встряхнувшись.
– Тогда до встречи!
– До встречи!
Проходит два шага назад и удаляется с опущенным вниз взглядом и слегка разболтанной походкой, характерной для тех, кто носит «All Star». Провожаю парня взглядом и вижу, как он снова оглядывается, словно хочет увериться, что я действительно ушла. Я улыбаюсь ему, он улыбается в ответ, но, шагая с повернутой ко мне головой, сталкивается с идущим навстречу прохожим. Извиняется в замешательстве и продолжает свой путь понурившись, видимо умирая от стыда.
Его неуклюжесть вызывает у меня чувство нежности: застенчивые люди сразу узнают друг друга. До встречи, Мартино. Теперь у меня будет новый друг.
Глава 2
Сегодня Мартино появился рано, с маленьким кожаным кошельком, закрепленным на ремне джинсов. Каждые две минуты он достает монетку, и до меня доносится сухой стук металла о металл, потом щелчок включающейся лампочки, и вот, словно по волшебству, святой Матфей появляется из тьмы.
Мартино вглядывается, изучает, разбирает по деталям, потом присаживается на ступеньки, с трудом протиснувшись среди туристов, и начинает писать на разбросанных листках. С момента нашего личного знакомства прошло пять дней, и его присутствие уже стало для меня чем-то вроде приятного обычая, отвлекающего от постоянного давления Паолы.
Время от времени Мартино заходит в нашу капеллу, и мы с ним начинаем обсуждать технику реставрации и теорию цвета. При этом моя коллега и наставница пребывает в молчании сама по себе. Иногда Мартино очень внимательно смотрит на меня, словно на какую-то картину, но меня это не раздражает. Я понимаю, что его умные любопытные глаза просто пытаются понять все секреты мастерства. В нем есть что-то, что отличает его от сверстников, которые болтаются по мостовым Виа деи Корсо или нагло носятся по городу на переделанных мотороллерах. Мартино застенчивый, вызывающий в стиле одежды, но очень сдержанный в поведении.
– Я смотрю, ты сегодня наготове, – говорю, кивая подбородком на кошелек.
Он улыбается:
– Не понимаю, почему освещение длится так мало…
– А это ты у отца Сержа спроси, – говорю со смехом, который действует на нервы Паоле.
Игнорирую ее бормотание и начинаю смешивать пигмент красного оттенка для облачения Мадонны.
– Вот бы мне лампу, как у вас! – Мартино указывает на круглый галогенный фонарь, освещающий место реставрации, словно кинематографическую площадку.
– Я уверена, что отец Серж этого не одобрит.
Пока я говорю это, в мыслях возникает картинка: удовлетворенная улыбка священника, который перед закрытием церкви опустошает контейнер с монетками. Ясно, что картины Караваджо и система их освещения составляют добрую долю доходов церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези.
– Да, но это же настоящий грабеж! – протестует Мартино, фыркая. – Эта курсовая влетит мне в копеечку, – говорит он, помахивая полупустым кошельком. – Будем надеяться, что усилия были ненапрасны и это хотя бы приведет к результату. Правда, моему профессору Бонфанте никогда не нравится ничего из моих работ!
– У меня тоже была такая преподавательница, ей было трудно угодить, – соглашаюсь со знающим видом, – Габриэлла Борраччини. Она славилась своим ужасным характером…
Паола резко поворачивается в мою сторону.
– В чем дело? – спрашиваю, опасаясь, что наша болтовня побеспокоила ее.
– Ничего, подай мне, пожалуйста, красный пигмент, – просит она с необычной вежливостью.
Передаю ей краску. Странно, она кажется взволнованной, но у меня нет времени, чтобы осознать это, потому что она снова отворачивается к своей стене. А я продолжаю разговаривать с Мартино.
– Правда, спустя многие месяцы, когда все мои вопросы она систематически игнорировала (хотя я проводила не один час в очереди перед ее кабинетом в приемные дни), в конце года я таки сдала ей курсовую по Джорджоне, над которой проводила дни и ночи, делая зарисовки в галереях Академии и нескончаемые исследования в самых отдаленных библиотеках Венето. И с того дня профессорша признала меня ученицей, оправдавшей ее ожидания.
– Надеюсь, что у меня будет так же. Бонфанте просто ужасен…
Мартино качает головой. Потом с любопытством смотрит, как я смешиваю пигмент с водой, наконец спашивает: