Все, что сыграла Раневская в кино, перечислять нет смысла — оно осталось не в учебниках по истории советской кинематографии, оно живо. И каждый может из него выбрать по сердцу — всем хватит.

Это поистине актриса на все времена!

Она действительно была человеком необычным. Необычность ее начиналась с имени-отчества. В ее паспорте значилось: «Фаина Григорьевна Раневская», но в жизни ее чаше всего называли Фаиной Георгиевной Раневской. И устно, и письменно.

— Почему? — однажды поинтересовались у нее.

— Вот уж никогда не задумывалась над этим! Называют и называют — какая разница как?! — ответила Раневская, а потом добавила: — Может, мне хотят польстить? Ведь Гришка — Отрепьев, а Георгий — Победоносец!

Но даже то немногое, по ее собственному мнению, сделало ее величайшей отечественной актрисой. Лондонский ежегодник «Кто есть, кто» включил ее в число десяти лучших актрис XX века. И это не случайно. Кто-то из крупных режиссеров сказал о Фаине Георгиевне: «Она может все! Актриса в совершенстве владела всеми жанрами — от трагедии до фарса. Раневская не играла — она жила своими ролями, как живут своими играми дети, до конца, по полной правды, до счастья. И если она видела равнодушие, работу в полсилы, то была беспощадна, как бывают беспощадны дети».

От непростого характера Раневской страдали окружающие. Так постоянными придирками она довела до слез Ию Саввину. Но потом звонила с извинениями, которые потрясали величественной откровенностью:

— Я так одинока, все друзья мои умерли, вся моя жизнь — работа… Я вдруг позавидовала вам. Позавидовала той легкости, с какой вы работаете, и на мгновение возненавидела вас. А я работаю трудно, меня преследует страх перед сценой, будущей публикой, даже перед партнерами. Я не капризничаю, девочка, я боюсь. Это не от гордыни. Не провала, не неуспеха, я боюсь, а — как вам объяснить? — это ведь моя жизнь, и как страшно неправильно распорядиться ею…

За год до своей смерти Раневская отказалась играть на сцене.

— Старость, — сказала она, — вещь страшная. Болят все мои косточки. Очень устала, очень. Восемьдесят семь лет! Я не Яблочкина, чтобы играть до 100 лет. Нет, больше на сцену не выйду!

Она прожила 88 лет, хлебнув горечи болезней и одинокой, бессемейной старости. У нее была домработница, ее навещали друзья, но самым близким существом оказался пес Мальчик, ради которого она отказывалась ложиться в больницу или ехать в санаторий.

— Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман — и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!

Не пренебрегая остром словцом, Фаина Георгиевна была также критична и по отношению к самой себе:

— Старая харя не стала моей трагедией — в 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!». Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости». Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее имущество, помогли расставить и разложить все по местам и собрались уходить. Вдруг она заголосила:

— Боже мой, где мои похоронные принадлежности?! Куда вы положили мои похоронные принадлежности? Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не совсем понимая, что, собственно, следует искать. И вдруг Раневская радостно возгласила:

— Слава Богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем коробочку со своими наградами.

У нее была стена, сплошь увешанная фотографиями, приколотыми иглами для внутривенных вливаний — Уланова, Шостакович, Пастернак Ахматова, Цветаева… Ее как-то спросили:

— Как же так — столько замечательных людей прошли через вашу жизнь, почему вы ничего не напишете?

— Я, деточка, написала. Но потом перечитала Толстого, поняла, что он написал лучше, и свои заметки порвала! — ответила Фаина Георгиевна.

Рефлексия и самоирония не позволяли Раневской даже принимать комплименты:

— Как вам идет этот халат! — кто-то похвалил как-то ее наряд.

— Деточка, что же мне сейчас может идти, кроме гробовой доски?!

Но собеседник продолжал настаивать на своем. Тогда Раневская сказала:

— Я поняла, что такое халатное отношение. Это когда встречаешь гостя в халате.

Комическое и трагическое переплеталось в ней и на сцене, и в жизни.

В октябре 1983 года Раневская навсегда оставила сцену — буднично, без проводов и речей, просто уведомив о своем решении директора театра им. Моссовета.