– Война есть война. Она никого не щадит. Я думаю, что лучше всего дать знать о нашей силе и немцам, и русским, тогда они должны будут воздержаться.

– Вы едете из Виндзора, сэр?

– Да…

– Удалось ли вам поговорить там с кем-либо, кроме королевы?

– Не понимаю…

– Я хотел выяснить, кто же в конце концов сказал, что русские собираются нас бомбить?

– А вы сомневаетесь в этом?

– Нет, я просто боюсь, что наша собственная ракета упадет на мой стол во время ленча и перебьет всю посуду.

– Наша? Английская?

– Ну да, или американская, разницы тут не будет. Мы не знаем, куда они полетят, ведь они «самоуправляемые».

– Сколько бы вы ни спорили, джентльмены, а они действительно «самоуправляемы». Какие-то подлецы решают за нас, кого и как убивать.

– Ну, положим, ни один англичанин не одобряет убийства.

– Кроме тех, кто сам убивает… Я говорю не о рядовых налогоплательщиках, эти тратятся только на памятники для родных, и все.

– Эй, эй, здесь не политический митинг. Мы вышли в поход только против ядерных баз…

– Да, мы вообще не хотим войны, ни горячей, ни холодной.

– Ладно, довольно политики. Пожалуйста, становитесь, отдых окончен, становитесь, пожалуйста.

Как только приказ становиться в ряды докатился до миссис Гартман, Пегги побежала с высокой обочины вниз к асфальту, едва не попав под проходящий мимо открытый автомобиль с двумя мужчинами впереди и двумя нарядными женщинами в темных очках на заднем сиденье. Миссис Гартман успела схватить девочку за руку. Автомобиль осторожно пробирался среди участников похода, разыскивающих свои «шестерки».

Женщины в темных очках с любопытством оглядывались по сторонам, тихонько обменивались замечаниями Миссис Гартман задумчиво смотрела им вслед.

– Мама, – спросила Пегги, – а почему они на автомобиле, а мы пешком?

Смешно, но этот надоедливый вопрос не раз задавала сама себе миссис Гартман. Сейчас почему-то он показался уместным. Простой вопрос об утвердившейся несправедливости…

– Это какие-либо лорды? – шепотом допытывалась Пегги.

Нет, это не лорды, к лордам у миссис Гартман нет никаких претензий. Ни к ним, ни к их женам, вообще к старым аристократам или потомственным богачам. С этим уже ничего не поделаешь. Ну, еще там знаменитые киноактрисы, было бы даже как-то неудобно им просто ходить по улицам… Но вот эти выскочки, мужья которых только недавно произносили горячие речи на профсоюзных собраниях или на конференциях лейбористов. Только во время войны и после, в период так называемого «восстановления» партия лейбористов подняла их на несколько ступеней общественной лестницы. Скорее всего за то, что они хорошо говорили о необходимости улучшить жизнь рабочих, о равноправии и демократии.

Речь идет не о мужьях. Может быть, они даже неплохо справляются с порученным делом, много работают, им надо экономить время и силы… А что вы скажете об их женах? Они-то научились работать не больше, а меньше. Только теперь надо с ними считаться, словно ум и должность мужей передалась им автоматически.

– Мамочка, что же ты молчишь? Ты не знаешь, кто это?

«Раньше я встречала их в обыкновенном автобусе, – думала миссис Гартман, – в крайнем случае они брали такси. Попробуйте сейчас предложить такой даме этот простейший способ передвижения. Ого! В театре они занимают отдельную ложу и постепенно убеждают себя в том, что директор театра и большинство актеров не всегда в состоянии разобраться в своем искусстве, раз они так часто обращаются за советом прежде всего именно к ним, а потом уже интересуются мнением мужей.

Дома они держат прислугу и кричат на нее, словно в детстве их только этому и учили… Они стыдятся своих старых матерей, сохранивших привычки простой, небогатой семьи. Впрочем, иногда, когда это наиболее удобно и выгодно, они не прочь поговорить об идеях свободы и демократии. Конечно, их мужья говорят об этом чаще и лучше. Но вот я хочу понять, – про себя рассуждала миссис Гартман, – чем я хуже их жен? Нет, в самом деле, я моложе многих из тех, о ком сейчас думаю, даже красивей. У меня лучше фигура и цвет кожи. Это видит каждый. Не знаю, умнее ли я, но образованней наверняка. С некоторыми из них я училась и хорошо помню, как еще девчонками они завидовали мне. Выходит так, что теперь я завидую им. Завидую потому, что их мужья на высоких постах, и это решило все – красоту и ум».

– Мама, – тихонько спросила Пегги, – когда ты выйдешь замуж, у нас тоже будет автомобиль?

Миссис Гартман промолчала и подумала:

«С тех пор, как они послали моего Стенли в Корею, я ни разу не ездила на автомобиле… Конечно, я стала хуже. Кухня и стирка белья не улучшают ни фигуру, ни характер… Даже Пегги это заметила. Как-то она спросила:

– Правда, ты была очень, очень красивая?

– Разве теперь я не нравлюсь тебе?

– Что ты, мамочка, ты мне всякая нравишься, даже если станешь такой, как миссис Чайник.

– Миссис Чайник?

– Ну да, дядя Джек прозвал так одну важную леди с длинным носиком. На ней столько одето теплого, дядя Джек говорит, как на чайник, когда боишься, что он остынет раньше, чем понадобится. Она совсем некрасивая.

– Значит, я пока все же красивей?

– В миллион раз, мамочка, – сказала Пегги, – и умнее и лучше!

«Да, – подумала тогда миссис Гартман, – а остыну, вероятно, значительно раньше… Где же справедливость?»

Ох уж эти английские женщины. До чего они только не додумаются.