— Если хорошая, так женись на ней, — оборвал его грубо Никодим.

Вибе вытаращил на расстригу изумленные глаза и, выпятив грудь, произнес с петушиной гордостью: — Майн фрау Амали ошшень умная женщина.

— А ну тебя к лешакам! Все они умные, когда спят, — махнул тот рукой.

Стараясь сгладить выходку Никодима, Сергей спросил:

— Телеграмм нет, Федор Карлович?

Вибе хлопнул себя по лбу и засеменил к конторке.

— Извините, господин Фирсоф, — подавая телеграмму, шаркнул он ножкой.

Сергей прочитал Никодиму:

Спрятав телеграмму, молодой Фирсов поднялся с расстригой к себе в комнату.

Через несколько минут послышался осторожный стук, и круглая голова Федора Карловича просунулась через полуоткрытую дверь.

— Вас просит, господин Фирсоф, к себе Элеонора.

— Хорошо, скажите, что приду.

— Берегись аспида и василиска в образе женщины, — погрозил ему пальцем Никодим и, подняв руку, продекламировал:

— Я вижу, ты непрочь в этом меду свою бороду обмочить, — усмехнулся Сергей.

— Нет, — помотал тот головой. — Я давно сжег свои корабли.

Когда Сергей вышел, Елеонский опустился на стул и поник головой.

Ночью Никодим проснулся от неясного шума, который доносился из комнаты Сажней. Приподняв голову с подушки, он стал прислушиваться. Вскоре послышался звон разбитой посуды и падение какого-то предмета на пол.

Поднявшись с кровати, расстрига быстро оделся и вышел в коридор.

Была полночь. Из комнаты певицы доносились возбужденные голоса.

— Так играть нечестно, — донесся до Никодима голос Сергея. Открыв дверь, расстрига увидел молодого Фирсова, стоявшего за столом против какого-то господина, одетого в штатское платье.

— У вас крапленые карты. Ими играют только жулики! — Сергей стукнул кулаком по столу.

— Вы пьяны, милостивый государь! — Одутловатое, с нездоровым оттенком лицо игрока приблизилось к Сергею. — Вы забыли, что находитесь в порядочном обществе. Щенок! — презрительно бросил он.

Сергей рванул скатерть со стола и, заглушая грохот посуды, крикнул в бешенстве:

— Мошенники!

В комнате поднялся невообразимый шум. Ударом кулака Сергей сшиб с ног первого игрока и накинулся на второго. Стоявший возле Элеоноры казачий офицер схватился за эфес шашки. В тот же миг к нему подскочил Никодим и рванул за темляк. Запнувшись за лежавшего на полу пьяного трагика, офицер упал. Расстрига навалился на господина с помятой физиономией и, схватив его за горло, злобно прошипел:

— Деньги!

По комнате металась испуганная певица.

Прибежавший на шум Федор Карлович сунулся было к Никодиму, но, получив крепкий пинок ногой, он, ойкнув, отлетел в угол.

— Майн гот! Мой бог! — пролепетал он в испуге и в страхе заполз под диван.

— Деньги! — задыхаясь, прохрипел Никодим.

Шулер пошарил рукой в кармане и, вынув пачку ассигнаций, сказал: — Отпусти…

Ломая руки, Элеонора кинулась к Сергею:

— Оттащите его от господина Бойчевского. Задушит.

— Никодим, брось ты его, а то на самом деле отправишь на тот свет. Ну их к чертям! — потрогал он за плечо своего друга.

Елеонский поднялся во весь свой огромный рост и, сунув деньги за пазуху, с ненавистью посмотрел на Сажней.

— Облапошить хотите парня, не выйдет, — и он вместе с Сергеем вышел из комнаты.

Утром, когда город еще спал, они выехали на заимку Толстопятова.

Заимка Дорофея стояла на полпути от станции Прорывной к Марамышу. Обнесенная высоким частоколом, с массивными воротами, она напоминала скорее пересыльную тюрьму, чем жилье.

В ограде, заслоняя деревья, стоял большой крестовый дом, сложенный из толстых бревен. Справа от него, прячась в зелени старых берез, — старообрядческая молельня. Хозяин был беспоповец, не признавал икон и новых церковных книг.

За оградой, на опушке леса, виднелось несколько ветхих избушек, где жили толстопятовские работники.