Сражавшиеся внимательно смотрели друг на друга. Они с предельной ясностью осознавали, что битва их может длиться хоть целый сезон, а победитель так и не будет определен. Словно столкнулись два разных морских течения. Они могут кружить, биться с невиданной яростью и решимостью, но ни одно не одолеет другое. И только один выход видели их такие разные, но столь похожие глаза: вложить все в один удар. В один последний, решающий удар. Этот удар станет венцом их воинского искусства. Все, к чему они шли в своей жизни; все, что выстрадали; все, что узнали, познали и обрели, должно было вложить в это движение. Сам Темный Жнец почтительно отошел в сторону, страшась мощи, которой не пристало обладать простым смертным.

Оба замерли, прикрыв глаза. Опустились руки, замедлилось биение бешеных сердец, выровнялось дыхание. Стих ветер, стелясь по плато. Замерли тени, окружив своего товарища. Все затаилось. А под куполом, там, где вместо свода красовался провал, стали расцветать серебряные бутоны. Луна, левое око богов, поднималась в зенит.

Спешили секунды, сменяясь минутами, а смертные словно ждали, когда серебряные бутоны спустятся со свода к подножию пещеры. Наконец первый луч тронул плато, окрашивая его своим мерным сиянием, и стены вновь дрогнули, сотрясаясь от бушующих сил.

Стоящий слева император призвал все тени разом. Он закутался в них, превращаясь в огромную черную реку, которая, вопреки законам богов, устремилась своим потоком не к земле, а к небу. Вскоре река дрогнула и разметалась на сотни брызг, которые могли бы показаться вам воинами, закованными в страшную броню. Их предводителем выступал исполин с гигантским двуручником наперевес.

Справа в свод ударил бушующий смерч. Сотканный из черных нитей, он немного напоминал реку Константина, но вскоре черное исчезло, оттесненное золотом. Ураган взорвался, и золотые нити ветра, так же как и черные капли, обернулись светлыми воинами. А их предводителем выступил брат-близнец исполина, разве что вместо двуручника у него были щит и копье. Щитом стало бешено раскручиваемое младшее Лунное Перо, а копьем – оскалившееся жалом старшее.

Осыпались прахом древние камни, трещинами пошли Врата, и две силы устремились друг к другу. Черное смешалось с золотым, ветер затанцевал с тенями наравне. Страшные удары посыпались в разные стороны. Они обращали камни в пыль, заставляли кислород гореть, а мгновением позже осыпаться снегом. Влага превращалась в пар, а пар больше походил на пепел, чем на туман. Все вокруг погрузилось в неистовство битвы. И лишь стук двух сердец, столь ровный, столь спокойный, был почти единым. Армии в лице всего двух смертных сражались, окутанные светом левого ока богов.

Смотрели сами боги на эту схватку или для них сие представление было мимолетной возней бабочек-однодневок, ворон не знал. Он никогда не видел богов, лишь слышал истории про них. Но ворон знал одно. Окажись здесь любой из бессмертных – и он бы пал ниц перед людьми. Могло ли какое-то жалкое бессмертное существо сражаться так рьяно, так отчаянно, так яростно, вырывая из лап Темного Жнеца каждый момент, каждое мгновение, каждый проблеск жизни? Нет, пожалуй. Никто из богов не смог бы сражаться наравне с этими смертными. Пожалуй, во всем мире не найдется того, кто сможет встать с ними вровень. Два исполина обрели себя в этой схватке.

Летел черный клинок, нацеленный на скрещенные копье со щитом, и на его кончике застыла целая армия тьмы. Воины буйствовали, неистовствовали в ожидании последнего решающего удара. Константин вложил в этот выпад все свое «я», вложил мечты, сожаления, горечь утраты, на миг он сам стал ударом. Но столь же решителен был Ройс: его ветер дул ровно, напоминая тайфун, обрушившийся на прибрежные земли.

Но порой, когда дух сражающихся на столь высоком подъеме, ситуацию решает нечто прозаичное. Камень, неудачно подвернувшийся под стопу. Песок, предательски ослепивший на скоростном выпаде. Порыв ветра, резанувший по ушам и сбивший равновесие. Или то, что сабли вовсе не были цельным оружием, они были лишь спрессованными металлическими опилками. Лишь Грязными Клинками.

Удар, окутавшийся золотом, с треском прошил защиту, разрывая Лунные Перья. Черный мифрил сделал свое дело и пронзил тело Тима Ройса. Глаза гладиатора, так и не понявшего, что значит быть воином, расширились от удивления, когда его верные Лунные Перья распались на четыре части.

Он падал на спину, а Константин с силой вонзал клинок глубже, в конечном счете пригвоздив Ройса к земле, словно бабочку к листу бумаги. Клинок вошел точно в сердце, и взгляд Ройса стал стекленеть. Жизнь покидала его. Темный Жнец, стоявший неподалеку, довольно потирал костлявые ладони. Сколько раз этот смертный уходил от его косы, сколько раз выныривал из его мешка, но этой ночью все закончится и наглец займет свое место в очереди перерождения.

– Я же говорил – это моя судьба, – устало произнес Константин, руки которого были залиты кровью и потом.

И лишь прозвучало слово «судьба», как взгляд Ройса вдруг вспыхнул пламенем. Его правая рука взметнулась, схватив с земли отколовшийся сталактит. Обычный камень вдруг превратился в настоящее копье, навылет пробившее грудину Константина. Тот с удивлением смотрел на рану, переводя взгляд с друга на подступившего Жнеца.

Император покачнулся, нелепо хватая руками воздух, и упал рядом с поверженным товарищем. Падая, он нашел в себе силы улыбнуться. Его клинок был так близок к цели, он сам был так близок к цели… Но Ройса в очередной раз спасли – черный мифрил, металл, способный рассечь саму судьбу, так и не смог преодолеть простой кулон. Жалкая металлическая лилия, оплетенная плющом, простецкий подарок Сильвии Сильверстоун, решила судьбу Тима Ройса.