Печальным итогом всех надежд на благосостояние, ради достижения которого авантюристка пускалась во все тяжкие, явилась казённая ведомость об издержках на «известную женщину» и её свиту в Петропавловской крепости. Расходы на «принцессу» даже не выделили в ней отдельной строкой, как не указали и то, какие именно «покупки» предназначались узникам. Можно только сказать, что в день на всех заключённых выходило от полутора до двух с половиной рублей; всего же с 26 мая 1775 года по 1 января 1776-го содержание «претендентки» и её компании обошлось российской казне в 474 рубля 33 копейки.

Судя по имеющимся в деле бумагам, смерть государственной преступницы осталась незамеченной — похоже, к тому времени её судьба уже никого не интересовала. В конце декабря 1775 года двор возвратился в Петербург. Екатерина и Потёмкин обменивались ласковыми письмами, супруг императрицы был назначен командующим Санкт-Петербургской дивизией, его мать стала статс-дамой, а племянница Саша — фрейлиной. Но придворные уже знали о ссорах между фаворитом и императрицей и о появлении нового любимца — Петра Завадовского. Все ждали перемен, и никто не предполагал, что Потёмкин — не проходная фигура в череде фаворитов государыни, а второй после неё человек в империи, утвердившийся всерьёз и надолго.

После смерти «бродяжки» больше не имело смысла держать в заключении её свиту. 13 января 1776 года фельдмаршал А. М. Голицын и генерал-прокурор А. А. Вяземский решили судьбу спутников «известной женщины». Судьи снисходительно постановили, что не представляется возможным доказать участие поляков Чарномского и Доманского в преступных замыслах самозванки: и оба шляхтича оставались при ней по своему легкомыслию, а Доманский к тому же был увлечён страстью к прекрасной обманщице. А потому, решили чиновники, хотя спутники самозванки и заслужили «вечное заточение», но почти годовое тюремное заключение является для них достаточной острасткой. Их отпустили на родину с выдачей каждому по 100 рублей, взяв подписку о «вечном молчании» про преступницу и свое заключение и пригрозив, что при нарушении этого обязательства они даже за тридевять земель почувствуют на себе гнев российской государыни. Слуг, и подавно ни в чём не замешанных, было решено отправить за рубеж с выдачей по 50 рублей, а служанке Франциске, особе дворянского происхождения, в счёт невыплаченного хозяйкой жалованья отдали некоторые вещи покойницы и вручили целых 150 рублей.

По российским меркам приговор можно считать весьма гуманным для дел о самозванстве: бравых шляхтичей вполне могли отправить на поселение в сибирские просторы. 19 января 1776 года за лифляндский рубеж вывезли служанку самозванки Франциску. Вслед за ней той же дорогой отправились прочие слуги. В марте расписались в получении 100 рублей и были отпущены на волю приятели-шляхтичи Доманский и Чарномский. Каждую партию выдворяемых участников дела мнимой принцессы Елизаветы сопровождал до Риги сенатский курьер с двумя конвойными солдатами и сдавал в канцелярию лифляндского генерал-губернатора Ю. Ю. Броуна. Последняя группа, включавшая Чарномского и Доманского с их слугами, была вынуждена в целях секретности задержаться. Броун доложил Вяземскому, что в связи с ожидавшимся прибытием в Ригу прусского принца Генриха удержал арестантов и посадил в крепость; «а как скоро его высочество Ригу проедет, то оне за границу с надлежащим конвоем и с крепким подтверждением о невъезде им в Россию во всю их жизнь отправлены будут без малейшего замедления» {235}.

Вскоре отправили и их. История «принцессы» закончилась — началась красивая легенда о любви и предательстве.

Казалось, загадочная и упрямая самозванка исчезла без следа. Её арест и смерть в заключении как будто не вызвали никаких «толков» в России и, тем более, неблагоприятных отзывов за границей. Императрица щедро наградила верных слуг, благо кстати пришлось празднование победы над турками. Князь Александр Михайлович Голицын получил украшенную алмазами шпагу с надписью «За очищение Молдавии до самых Ясс» и серебряный сервиз; отличившийся при разгроме турок под Хотином Рязанский полк стал носить его имя. Следственная неудача не отразилась на карьере князя — он по-прежнему являлся одним из доверенных лиц государыни (тем более что в придворные интриги никогда не вмешивался); стал командующим войсками в Лифляндии, главным директором Ревизион-коллегии, присутствующим в Комиссии о строении столичных и других городов. До последних дней жизни он оставался главноначальствующим над Северной столицей и умер на этом посту в 1783 году.

Самуил Грейг был произведён в вице-адмиралы и назначен на должность главного командира Кронштадтского порта. Екатерина II наградила его и от себя лично — подарила свою дачу Сан-Эннюи под Ораниенбаумом со всей обстановкой, а его новорождённого сына произвела в мичманы флота. Старый моряк много лет командовал важнейшим портом Финского залива, занимался судостроением, был инженером. Во время Русско-шведской войны 1788–1790 годов адмирал разбил шведский флот в Гогландском сражении 6(17) июля 1788 года и умер в октябре того же года на борту флагманского корабля «Ростислав».

Главный же участник захвата самозванки, граф Алексей Орлов, в 1775 году получил «похвальную грамоту» с изображением его подвигов в Средиземном море, шпагу с бриллиантами, серебряный сервиз и 60 тысяч рублей «на поправку домашней экономии». Однако карьера графа шла к закату — но вовсе не из-за недовольства государыни проведённой в Италии операцией. В том же году окончательно завершился «случай» его брата-фаворита Григория и клан Орловых при дворе стал неугоден. 2 декабря 1775 года Алексей Григорьевич был уволен в отставку полным генералом и оставшиеся годы жизни провёл в Москве. Екатерина в память о заслугах графа в марте 1776 года повелела прибавить к «секретной» пенсии, которую он получал с 1766 года, полное генерал-аншефское жалованье; общая сумма составляла теперь 29 682 рубля в год {236}. Мог быть доволен и его бывший подчинённый Иван Христинек, получивший чин подполковника и спокойное место обер-коменданта провинциального Симбирска. Бывший консул в Ливорно Джон Дик стал «искренним приятелем» графа и его комиссионером по доставке из Англии породистых собак и лошадей.

«Пане коханку» ещё в Дубровнике понял, что проиграл: теперь, чтобы вернуть свои владения в Литве, ему оставалось рассчитывать лишь на прощение той самой императрицы, которую он готов был заменить на российском троне своей протеже. В марте 1775 года он написал Екатерине II покаянное послание, в котором писал, что «припадает к стопам» императрицы в поисках справедливости и милосердия. В порыве раскаяния воевода даже явился на обед к российскому посланнику в Венеции, где лично просил о заступничестве Алексея Орлова — как раз в тот момент, когда русская эскадра уносила от берегов Италии его недавнюю спутницу, «принцессу Елизавету».