— Я хорошо танцевала? — поспешно спросила она.

— Ты лучшая танцовщица из тех, что мне доводилось видеть, лучшая из тех, кто не цыганки, — торжественно признался он.

Это было совершенно невероятный ответ, она не могла поверить своим ушам. Она вспыхнула, не понимая, дразнит он ее или говорит правду.

— Если я когда-нибудь еще приеду в Гранаду, ты станцуешь для меня?

У нее пересохло во рту, но вопрос требовал ответа.

Они стояли на расстоянии вытянутой руки, дыша друг другу в лицо.

— Я должен идти.

Несмотря на непреодолимое желание, он не мог поцеловать ее в щеку или коснуться руки. Хавьер понимал, что подобное поведение недопустимо, он уже заметил внимательный взгляд Эмилио, который с шумом расставлял тарелки за баром.

Минуту спустя Хавьер ушел. К собственному удивлению, Мерседес поняла, что совершенно не расстроилась. Она была абсолютно уверена, что скоро увидит его снова.

Она ждала недели, не думая ни о ком другом, пытаясь воскресить в памяти его запах.

Наконец пришло письмо. Хавьер написал Мерседес через ее наставницу, La Mariposa. Он возвращался в Гранаду и хотел, чтобы она выступила с ним. Они могли бы прорепетировать в доме старой bailaora.

Мерседес терзали сомнения. Этот человек был совершенным чужаком для ее семьи, на пять лет старше нее и, что хуже всего, был gitano, цыганом. Она прекрасно знала, что скажут ее родители, если она спросит у них разрешения. Для нее существовал лишь один выход — выступить втайне от них. Она была готова пойти на любой риск, чтобы еще раз потанцевать с Хавьером.

Мерседес все рассказала Эмилио, будучи уверена, что он ее не выдаст. Он продолжал играть, когда она присела к нему на кровать и взахлеб стала рассказывать о предложении Хавьера.

— Я обязательно расскажу родителям, — пообещала она. — Но не сразу. Я знаю, что они меня только остановят.

Эмилио изо всех сил постарался скрыть свое возмущение. Он понимал, что остался в стороне.

Мерседес, равнодушная к тому, как брат отреагировал на ее откровения, возбужденно продолжала:

— Ты придешь посмотреть, как мы будем выступать, придешь? Даже если мы не спросим разрешения у родителей, но ты придешь туда — тогда совсем другое дело…

Когда она в первый раз понесла свои танцевальные туфли к Марии Родригес, чтобы встретиться с Хавьером, ее ноги так дрожали, что она едва могла идти. Как же она будет танцевать, если даже идти не может?

Она подошла к дому старухи и, как обычно, без стука подняла щеколду. Внутри было темно, как всегда, и глазам потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к темноте. Мария, как правило, появлялась спустя несколько минут, заслышав скрип двери.

Мерседес присела на старый стул и стала переобуваться. Из темноты послышался голос:

— Привет, Мерседес.

Она чуть не выпрыгнула из платья. Предполагая, что пришла первой, она совершенно не заметила в комнате Хавьера.

Она даже не знала, как к нему обращаться. «Хавьер» — слишком фамильярно, «господин Монтеро» — нелепо.

— Ой, здравствуйте… — тихо ответила она. — Как доехали?

Она много раз слышала, как взрослые ведут подобные нейтральные беседы.

— Хорошо, спасибо, — ответил он.

Лишь теперь, словно для того, чтобы развеять неловкость момента, в комнату вошла Мария.

— А, Мерседес, — приветствовала она, — ты пришла. Что ж, посмотрим на этот танец? Кажется, ты произвела на Хавьера сильное впечатление, когда он приезжал в Гранаду.

Они повторили солеа и булериа, а потом Хавьер сыграл для Мерседес еще несколько мелодий. Шли часы, она танцевала почти без перерыва и наконец расслабилась. Они совершенно забыли о присутствии Марии Родригес. Время от времени она потихоньку хлопала в ладоши, подыгрывая дуэту, но не хотела их отвлекать.

В конце концов Хавьер остановился.

— Думаю, на сегодня достаточно, вы как? — спросила старуха.

Они оба молчали.

— Значит, следующая репетиция состоится на будущей неделе в это же время, и вы будете готовы вместе выступать. А пока, Мерседес, мы с тобой отработаем несколько вещей. Спасибо, Хавьер, — улыбнулась она ему, — увидимся на следующей неделе.

— Да… — промолвила Мерседес. — Увидимся на следующей неделе.

Она посмотрела на Хавьера, который прятал гитару в футляр. Их взгляды встретились, и, казалось, он заколебался. Вне всякого сомнения, он хотел что-то сказать, но передумал.