— Признаться, я только об этом все время и думаю. Может быть, так: наладим сообща сборник, благо материал намечен, связь с типографией есть… — предложил Старовер. — А там увидим…

Аксельрод слушал эти рассуждения с жалким видом — решение Ленина возвратиться в Россию потрясло его: он не мог себе представить, как перенесет разрыв Засулич… Ее надо было подготовить к этому.

Все трое поднялись и пошли к ней.

«… Проклятье какое-то, — болезненно морщась, думал Ленин. — Все налаживалось к лучшему, налаживалось после долгих невзгод и неудач… Но вот налетел вихрь — и конец, и опять все рушится! Неужели, — повторил он про себя, — это не дурной сон, а действительность?»

Мрачные мысли не оставляли его и во время разговора с Засулич. Она не проявляла особенно бурно своих чувств, но видно было, что угнетена, и только об одном толковала: нельзя ли попробовать — может быть, отношения наладятся в работе?

Приехал Плеханов; дурное настроение он старательно скрывал; молча поздоровался, молча сел.

Наступила неловкая пауза. Потом заговорил Старовер — сдержанно и сухо.

— Мы, Георгий Валентинович, отчаялись вести дело при таких отношениях, какие у нас определились. Мы решили ехать в Россию посоветоваться с товарищами, ибо на себя решения не берем.

— Но в чем дело? — страдальчески подняв брови, спросил Плеханов. — Я, признаться, не возьму в толк. Или уж очень постарел, что ли?

— Мы находимся в атмосфере ультиматумов! — отрезал Старовер.

Плеханов был оскорблен: он не ожидал такого тона.

— Ну, решили ехать, так что же тут толковать. Мне нечего сказать вам, мое положение очень странное. У вас все впечатления да впечатления, больше ничего: создалось у вас такое впечатление, что я дурной человек… Что же я могу с этим сделать? — Голос Плеханова звучал глухо.

— Наша вина, может, была в том, — сказал Ленин, — что мы чересчур размахнулись, не разведав брода. Давайте, Георгий Валентинович, вместо искать брод, а?

Было видно, что Плеханов рад возможности примирения.

— Нет, если уж говорить откровенно, — сказал он мягко, ваша вина в том, что вы, — может быть, в этом сказалась и нервность Старовера, — придали чрезмерное значение таким впечатлениям, которым придавать значение вовсе не следовало.

— Может, и так, — торопливо отозвался Ленин. Его тоже радовала возможность хорошо кончить дело. — Ну, как же будем решать?

— Может быть, для начала ограничимся брошюрками? — сказал Старовер.

Плеханов, решив, что он снова хозяин положения, сделал дурной ход.

— Я о брошюрках не думал и не думаю. На меня не рассчитывайте! Он подчеркнул эти слова. — Если вы уезжаете, я сидеть сложа руки не стану и могу вступить до вашего возвращении в другое предприятие.

Лишь сказав это, Плеханов понял, какую он совершил ошибку. Ленин в продолжение этой тирады сидел молча, сжав губы, лицо его было непроницаемым.

«Хорошо, — думал он, — вот ты как! Ну, на войне, так по-военному…»

— Эта угроза нас не собьет с толку, — заявил Ленин. — Мы много передумали, мы теперь уже не те, мы за одну ночь, признаюсь, совсем переродились.

— Но в чем я виноват? Объясните же!

— Извольте, объясню. Может быть, и резко, но выложу все, что накипело на душе. Вы знаете, Георгий Валентинович, как мы относились к вам, но вы огорошили нас своей подозрительностью с самого начала. Ваши пылкие реплики на всякое замечание превосходили все допустимое. Все наши замечания против этих речей ни к чему не привели.

— Против каких речей? — Плеханов повел бровями. — Может быть, иногда я слишком резковат, но зачем же обращать так много внимания на тон? А впрочем, — отмахнулся Плеханов, — это ваше дело!

Ленин возмутился:

— Что значит — ваше дело? Ваш тон, Георгий Валентинович, ясно показывает, что нормальных отношений между нами не существует.

— Боюсь, что их и не будет никогда! — раздраженно ответил Плеханов.

— Тогда о чем и говорить, кончим на этом! — Ленин резко поднялся.

Финал переговоров потряс Плеханова: так с ним еще никто из молодых русских социалистов не разговаривал. Чувства и рассудок отчаянно боролись в нем.

Плеханов видел, что Ленин не склонен преувеличивать своей роли в новом предприятии огромной важности, но Плеханов знал также, что мысль об издании газеты принадлежит Ленину и именно он сделал все, чтобы она была осуществлена.

В этом году Ленину исполнилось тридцать лет. В новое столетие он входил с идеями, разделяемыми многими людьми. Они знают его и верят ему; он знает их и верит им. «За ним, — размышлял Плеханов, — сила, осознавшая себя, живая, разумная человеческая масса, которая поднимается на борьбу, а когда придет срок, ринется на штурм самодержавной крепости, — в этом нет никаких сомнений!»